Письма 1886-1917
Шрифт:
О постановке Мольера в этом году, увы, не приходится думать 1. Первую работу с Вами я никому не уступлю.
Пожалуй, это к лучшему, так как и в Малом и у Незлобина попортили и еще попортят Мольера.
Если вернусь в Москву здоровым и трудоспособным, тогда съезжу из Москвы в Петербург постом, на 4-й неделе, или же увидимся весною, во время гастролей. Боюсь только, что к тому времени Вы уже надорветесь и пресытитесь театром.
Ваше ласковое внимание ко мне меня тронуло самым искренним образом, и я душевно благодарю Вас, крепко жму Вашу руку, целую ручку Вашей обаятельной супруге и шлю поклон детям и всем нашим общим петербургским знакомым, особенно Мстиславу Валериановичу 2.
Самый восторженный Ваш почитатель и сердечно преданный
К.
P. S. A что, если инсценировать «Петра» (Мережковского)? 3
369*. В. В. Котляревской
Начало января 1911
Москва
Дорогой друг Вера Васильевна!
С Новым годом, с новыми успехами! Шлю Вам самые лучшие пожелания. Спасибо за Вашу доброту, за участие, за милые встревоженные письма во время моей болезни.
Я прочел их недавно, так как только недавно мне разрешили их читать, только недавно мне позволили писать по одному такому листу в день.
Ваши письма очаровательны и трогательны, так как они свидетельствуют о доброй душе их автора. Спасибо, целую Ваши ручки. Я поправляюсь, но очень туго. 10 января меня усылают за границу. Еду в Рим к Стаховичу. Оттуда, быть может, к Боткиным в Cannes. Когда вернусь на сцену, не знаю. Быть может, в этом сезоне постом или в будущем сезоне… Все это время было очень тревожно за театр. Подумайте: сезон был подготовлен как никогда: «Гамлет» (Крэг), Тургеневский спектакль (Добужинский), Мольер (Бенуа). 1 августа я захварываю, а 2-го съезжается труппа. Вожжи заготовленных постановок были в моих руках. Пришлось в два месяца не только поставить, найти принцип, сделать все пробы, но и создать самую пьесу «Карамазовы». Пришлось ставить «Miserere», которая была принята как упражнение для молодой части труппы, пришлось вернуть пьесу Гамсуна и т. д. Весь сезон испорчен, на радость наших врагов, которые прут во главе с Южиным и пускают все средства с помощью всей печати, чтоб как-нибудь забить ненавистного врага.
Что делается теперь в Москве в области искусства, не поддается описанию. Малый театр превратился почти в фарс и пустился во все тяжкие, только бы заманить публику. Он делает почти полные сборы с поля брани 1. Малый театр стал театром высшей пошлости. Незлобии поблагород[нел], он недурно работает с «Обнаженной» и с «Орленком» (это в XX веке, после 23 лет культивирования художественного репертуара!!). Корш играет все, что носит эффектное для афиши название. Публика спутана прессой, которая хвалит все, что ей прикажут, так как писаки подкуплены Незлобиным и зачарованы Южиным в его клубе (литературном). Разврат полный. И несмотря на это, несмотря на клеветы, инсинуации, брань, Художественный театр держится крепко. Самое большее, чего могут добиться ожесточенные враги, это того, что вместо прошлогодних 117 000 чистой пользы театр выдаст только 40–50 000 р. Не все ли это равно?
И в эту минуту я должен, как инвалид, сидеть дома и смотреть, как борются одни мои товарищи!! Это невыносимо.
Целую ручки. Низкий поклон Нестору Александровичу. Все наши Вам кланяются.
Душевно преданный и любящий Вас
К. Алексеев
370*. О. В. Гзовской
10 января 1911
Москва
Дорогая Ольга Владимировна!
У меня к Вам большая просьба. Вот в чем дело. Я вернусь к концу февраля и со всей энергией примусь за «Гамлета». Чтобы выиграть время, было бы полезно познакомить артистов с тем, что я нашел нового в нашем искусстве и что я записал в своих записках. Из присутствующих в Москве я больше всего говорил об этом с Вами. Возьмите же на себя труд познакомить с моими записками перечисленных артистов. Для этого я поручаю Вам один экземпляр записок, но беру с Вас слово в том, что Вы не выпустите этих записок из своих рук 1. Можно потерять их, забыть на извозчике, или они могут иными путями попасть в чужие руки и в печать. Тогда то, что мне так дорого, то, что еще далеко не созрело, будет измято и испошлено заправскими актерами. Я боюсь этого. Заранее благодарю Вас и за большой труд, который я взваливаю на Вас, и за охрану того, что мне так дорого.
Вот
Горев А. Ф.
Знаменский Н. А.
Массалитинов Н. О.
Подгорный Н. А.
Ракитин Ю. Л.
Уралов И. М.
Готовцев В. В.
Днепров С. И.
Павлов П. А.
Хохлов К. П.
Жданова М. А.
Качалов
Павлова
Николаева
Сердечно преданный К. Алексеев
10-1-911
371. М. П. Лилиной
15 января 1911
Берлин
Дорогая Маруся!
Доехали до Берлина хорошо. Спали хорошо. На границе я не вставал, и за меня отдувалась Кира. В Берлине нас встретили Стахович с Юлиусом 1. Стахович настоял остановиться рядом с ним в «Russischer Hof», но не в «Бристоль», и действительно, я сейчас там завтракал со Стаховичем. Это такая светская шумиха!.. Итак, вчера устроились в гостинице, поболтали со Стаховичем, позавтракали, я сходил побриться, потом умылся и до 6 1/2 лежал в постели. Потом обедали втроем. Вечером — в цирке смотрели «Царя Эдипа» (Рейнгардта). Это так ужасно, что я опять застыдился своей профессии актера. Пафос, галдение народа, бутафорско-костюмерская роскошь 2. Спал хорошо. Встал поздно. Позавтракал со Стаховичем. Кира кушала дома и пошла покупать. Сейчас вернулся и жду Киру. Ложусь спать, так как вечером едем смотреть «Гамлета». Чувствую себя бодро. Обнимаю.
К. Алексеев
372. М. П. Лилиной
16 января 1911
Берлин
Дорогая Маруся.
Приехал Немирович, передал твое милое письмо, и я испытал то же, что и ты после моего отъезда.
Здоровы, пока ладим с Кирой. Сегодня не могу написать тебе обстоятельного письма, так как сегодня день совещаний. Не знаю, как будет завтра. Вчера днем лежал, а вечером были у Рейнгардта, смотрели «Гамлета». Очень хорошо играет Бассерман Гамлета. Остальные — ниже всякой снисходительной критики 1. Это опустившийся и обтрепавшийся Незлобин. Погода сегодня чудесная. Я здоров и бодр. Питаюсь бульоном и разварной курицей.
Сегодня вечером решится, когда мы едем дальше.
Обнимаю. Скучаю. Игоречка целую.
Твой Костя
373. М. П. Лилиной
Рим. Воскресенье 22 января 911, утро.
22 января 1911
Милая, дорогая и бесценная Маруся, вчера получил твое третье письмо. Ты говоришь в нем о том, что мы посылаем тебе короткие письма, но ты же сама просила об этом. Очевидно, и тут то же недоразумение, что и с телеграфом. Мне казалось, что тебе даже хочется немного забыть обо мне и отдохнуть (я это понимаю), а на самом деле не то. И это меня очень радует. Буду писать письма подлиннее. Прежде всего о Кире. Она вчера сидела дома и даже, из вящей предосторожности, лежала в кровати…
[…] Сегодня Кира сидит, конечно, дома. Вчера и сегодня у нее будет дежурить Машенька Ливен 1. Она очаровательная девица, добрая сердцем. Дженинька 2 — тоже премилая. Вчера, для того чтобы подышать воздухом (приходилось сидеть дома то из-за Киры, то из-за погоды), так как погода была хорошая, так же как и сегодня — на солнце градусов 12–15 (очень хорошо в ваточном пальто), мы поехали осматривать Рим. Ездили часа 11/2-2. Чудесный город, и совершенно не в том духе, как он рисовался мне раньше. Мне он представлялся огромным, страшно оживленным, нагроможденным. Все наоборот. Город небольшой (400 тыс. жителей), вполовину меньше Москвы. Похож на нее своим каким-то провинциализмом и отсутствием оживления. На Corso (главная улица), правда, в известные часы бывает толпа, но что это в сравнении с Парижем. А самый Корсо вполовину уже, чем наш Камергерский переулок, с весьма посредственными магазинами, продающими картины, гравюры, статуэтки и древности. Других магазинов нет, и это чудесно. Рим хорош тем, что он на каждом повороте, в каждом углу неожидан. Таких тупичков, уголков, лестниц, ниш, старых краденых колонок, вделанных в дом, неожиданно втиснутого обелиска, памятника древности среди современности и проч. — не встретишь в других городах.