Письма 1886-1917

Станиславский Константин Сергеевич

14 марта 1911

Дорогая и многоуважаемая

Любовь Яковлевна!

Спасибо за Ваши хорошие письма. Я недавно добрался до них. Дело в том, что за 8 месяцев моего отсутствия накопилась огромная корзина писем. Как быть, как прочесть, как ответить? Сижу перед ней и беспомощно развожу руками. Хочется ответить каждому, откликнувшемуся на мое горе ¹. Приходится много писать. Вот почему это письмо такое короткое и такое неинтересное.

Прочел Вашу статью о Рейнгардте [50] ² и только что видел

в Берлине «Эдипа» и «Гамлета». Рейнгардт стал неузнаваем. Это еврейский антрепренер, не художник, и я с большой грустью признаюсь в этом и отрекаюсь от него. Увы, жаль! Еще одним меньше!!! ³

50

Она мне нравится, и я с Вами согласен. (Примечание К. С. Станиславского.)

Пишу записки и, если позволите, прочту их при скором свидании в Петербурге.

Будьте только здоровы и Вы и Ваша милая барышня ⁴, которая очень тронула меня своим вниманием.

Нам предстоит большое сражение в Петербурге. Ругать будут — как никогда. Заступитесь, если стоим.

Целую Ваши ручки и желаю успеха.

Душевно преданный

К. Алексеев

1911-14-III. Москва.

393*. А. А. Стаховичу

1911. Март 27. Понедельник

27–28 марта 1911

Москва

Дорогой друг Алексей Александрович.

Не писал тебе так долго, потому что сразу окунулся в рабочую жизнь. Был капустник (на днях вышлю рецензии, так как вовремя не собрали их, и теперь приходится доставать газеты). Потом начали «Гамлета» и лекции ¹. И, наконец, смерть милой Маргариты Георгиевны ². О ней-то я тебе и буду писать сегодня, так как все остальное отходит на второй план.

Извиняюсь и перед Евгенией Алексеевной. За мной хорошее, длинное письмо. Я должен хорошо поблагодарить ее за то, что она была ко мне и к Кире так мила и сердечна. Я должен объяснить ей, как мне досадно, что мы не виделись при моем проезде мимо Рима.

Сейчас не могу найти подходящего настроения для бодрого письма, так как смерть Савицкой — покрыла все.

Я был у нее за неделю до смерти, отвез ей подарок и цветов. Она была ясная, милая, веселая и даже здоровая на вид. Она кокетничала со мной с той неловкостью, которая так подходит к се чистой, не знающей грязи душе. Она была мне очень рада, и я был доволен тем, что слухи, ходившие по театру о ее болезни, не оправдались. Доктора говорили, что обойдется и без операции. Рассосется. Потом стали говорить о том, что операция будет, но легкая. Потом я встречал Бурджалова, и он мне говорил: «Ничего, все хорошо». Потом я случайно видел, как Бурджалов зарыдал невзначай, но все говорили: ничего, обойдется. В пятницу звонил мне по телефону Румянцев. «Сегодня ночью сделали операцию Савицкой, так как благодаря непрохождению пищи боялись воспаления кишок или брюшины. Найден рак — в сильнейшей степени, покрывший все кишки. Пришлось отрезать около желудка кишки и вывести пищу через живот. Боли прекратились, но положение безнадежное». К Савицкой не пускали.

В субботу я был на фабрике, и репетировали «Дядю Ваню» без меня, так как вводили Муратову вместо Раевской, которая заболела бронхитом. Во время репетиции Румянцев пришел и объявил, что Маргарита

Георгиевна скончалась. Прекратили репетицию, поехали в больницу, но оказалось, что фельдшерица по неопытности ошиблась. Савицкая была жива, приняла всех, была очень бодра, с силой жала всем руку, жестикулировала и говорила звонким голосом. Наши уехали, и Маргарита Георгиевна вскоре впала в беспамятство и не приходила в себя. Ночью, часа в 3–4, она скончалась — тихо. Ее смерть соединила и сблизила всех товарищей. Панихиды многолюдны. Как всегда, только теперь мы поняли, какой пример и элемент чистоты и благородства являла собой покойная.

За 13 лет ни одного резкого слова, каприза, ни одной сплетни, ни одной неприятности. Завтра утром ее хороним.

Кончаю письмо после «Дяди Вани» (4-й абонемент). Тороплюсь итти спать, так как завтра в 10 час. вынос. Ее пронесут мимо театра. Лития перед театром и потом в Ново-Девичий монастырь (где похоронен Чехов).

Вечером все сходятся в театр (спектакль отменяется). Спектакль перенесен на четверг утро, так как «Лапы» ³ делают удивительные сборы. Думают, что днем, в будни, никто не вернет билетов. Сбор в память покойной.

Низко, почтительно и дружески кланяюсь Марии Петровне, Евгении Алексеевне, Ольге Петровне, Михаилу Александровичу, Марии Ивановне и всем римским знакомым.

Жму твою руку.

Больны: Горев (его дело плохо), Александров (поправляется), Бутова (стрептококковая жаба), Татаринова (воспаление обоих легких), Раевская (бронхит), Врасская (тиф — лучше).

Что же это такое?!

Твой К. Алексеев

394*. М. Ф. Андреевой

2/IV 911

2 апреля 1911

Москва

Дорогая Мария Федоровна!

Не объясняйте неправильно моего молчания. Смерть Савицкой, первые выступления, капустник, конец сезона, залаживание будущего сезона, куча дел, накопившихся за 8 мес. моей болезни и отдыха, сбили меня с толку. Я спутался и всюду опаздываю.

Среди суматохи и телефонов вспоминаю Капри, и он представляется мне раем, Алексей Максимович — херувимом, а Вы — шестикрылым серафимом.

У нас холод, дождь со снегом, гадость.

Прочел «Встречу» ¹ и пришел в восторг. Разрешите ставить, или в Художественном, или в театре одноактных пьес, кот[орый] я думаю с будущего года наладить.

До Вашего перевода еще не могу добраться — простите. Целую Ваши ручки, а Ал. Макс, низко кланяюсь.

Благодарю Вас за доброту, внимание и гостеприимство. Без конца обласкан — доволен.

Кира погуляла на свободе в Сицилии только неделю, а через неделю старуха княгиня Ливен вызвала дочь, а с нею и Киру, в Рим. Из Рима Кира приехала с Ливенами в Москву. И постыдил ее за то, что она ни слова не написала Вам. Должно быть, боится писать Вам, так как письмо может попасться в руки Ал. Макс. (писателю!).

Мне остается только поворчать из приличия. Все равно нашего брата не слушают.

Сердечно преданный

К. Алексеев

Жена и дети шлют поклон.

Не пишу о Савицкой — слишком это грустно.

395*. Л. А. фон Фессингу

Михайловская, 2

«Английский пансион» Шперк

23/IV 1911

23 апреля 1911

Петербург

Глубокоуважаемый Леонид Александрович.