Письма Григория Сковороды Михаилу Ковалинскому
Шрифт:
А ты, находясь в гавани, спокойно чти святых муз.
О, счастлив ты, если обладаешь своими благами!
Дражайший Михаил!
Радуйся в Господе!
Если оставить в стороне книгу, то что для меня сладостнее, чем болтать со своими друзьями, из которых ты являешься главным. Боюсь только, что не вовремя тебе надоедаю, когда тебя, может быть, занимают более важные заботы. Ибо подозреваю, ты обдумываешь школьные уроки. Кратко мне об этом напиши.
Будь здоров, дражайший.
Твой Григорий
30
15
Здравствуй, благороднейший Михаил!
Итак, Христос тебя научит. Поэтому эти твои письма для меня слаще, чем нектар. А еще больше - твоя душа благороднейшая и подлинно божественная. Теперь только я познал, что ты не из рода коршунов, но от крови настоящих орлов, которые стремятся к высшему и, презирая нетопырей с их сумраком, жаждут солнца. О, если бы этот голос я чаще от тебя слышал! Я бы не желал никакой амброзии. По-видимому, ты уже имеешь то, к чему стремишься: ты так просишь, так молишь. О юноша, наиболее достойный Христа, ты почти исторг у меня слезы, ибо редкая, исключительная радость обычно сопровождается слезами. Господь не ошибается. Кто всем сердцем просит, тот уже имеет. Ты так желаешь Господа. Но остановись немного, моя душа, немного остановись. Ведь когда ты получишь, ты скажешь, что самое коротенькое время было слишком продолжительным. Позади тебя стоит Христос. И трепещет от желания дать, но еще не...
Держись и терпи. Этот труд когда-нибудь тебе принесет пользу, по крайней мере в течение восьми лет.
Будь здоров, моя радость!
Более всего любящий одного тебя
Григорий
31
[Начало второй половины февраля 1763 г.]
Здравствуй, дражайший любитель муз Михаил!
Я знаю, что и тебе, Михаил, не будет неприятно,
Если тот же малыш принесет тебе мое письмо,
Письмо того, кто любит тебя больше своих глаз,
Кто горит огнем благочестия, пламенеет любовью к тебе.
Любит, горит, обожает тебя всем сердцем, товарищ,
Тобой наслаждается, тебя любит, пылает, тобой очарован.
Не так мне сладостен аромат цветка или мед Аттики,
Как сладостна твоя душа своей ко мне любовью.
Пиши мне, если есть что приятное и дружественное
И продолжай, пока живешь, отвечать мне любовью за любовь.
А меня от любви к тебе не отвлечет никакая старость. Хотя б достиг я возраста Тифона или Нестора...
Что отвратительнее любви вульгарной, то есть ложной, и, наоборот, что божественнее любви христианской, то естьистинной? Что такое христианская религия, как не истинная и совершенная дружба? Разве Христос не установил как свою печать взаимную любовь? Разве не любовь все скрепляет, строит, создает, подобно тому как вражда разрушает? Разве Бог не называется Любовь у любимейшего Его ученика Иоанна? Разве не мертва душа, лишенная истинной любви, то есть Бога? Разве все дары, даже сами ангельские речи, не ничто без любви? Что дает основание? Любовь. Что творит? Любовь. Что сохраняет? Любовь, любовь. Что услаждает? Любовь, любовь, начало, середина и конец, альфа и омега.
Заключу кратко: от тебя начало, у тебя же и конец. Но зовет греческий колокол. Будь здоров, дражайший Михаил! Твой грек мною очень любезно
Твой Григорий Саввич
32
[Вторая половина февраля 1763 г.]
"И, сев, учил на берегу" и т. д. "с корабля".
Плавает в гавани тот, чья жизнь лишена суеты,
Кто далек от забот и честолюбия.
Кто осторожно вверяет себя волнам этого мира,
Тот плавает в гавани, и челн его в безопасности.
Но тот, кто обращает паруса в глубокое море, -
Какой страх сжимает дыхание!
Какое волнение бросает его!
Четырежды счастлив, никогда не выходивший в открытое море,
Если тебе нравится ученый покой, спокойная муза.
О божественный покой! О еще не познанные божественные Дары!
Твою ценность посредством разума узнают.
О, держись гавани, презирай дары толпы!
Отдавшись морю, перестанешь принадлежать себе.
Что тебе до забот? Заботы - жесткие терния.
Они заглушают священные слова Божии;
И не сеет их Христос, и не проповедует в море.
Он плавает в гавани: здесь, здесь он учит своих.
Дражайший Михаил!
Я долго размышлял, какие стихи тебе послать. Однако последние показались несколько лучшими не по какой-то другой причине, а потому, что легче вылились. Но что мне сказать о твоем письме, более сладостном, чем сама амброзия. Пусть бы меня так любил Бог... Однако я боюсь в глаза тебя хвалить. Будь здоров, дражайшая душа, и почитай добродетель.
Твой Григорий
33
[Конец февраля - начало марта 1763 г.]
Мир тебе, мой брат!
Я написал это вчера в расстроенном и рассеянном состоянии, и притом очень быстро. Не удивительно, что написанное тебя не удовлетворило, особенно если принять во внимание значительную трудность твоего вопроса. Я признаю твои дарования и твое усердие в науках, а также добродетель и очень радуюсь. Ну, попробуем, не можем ли мы решить вопрос, если Христос ниспошлет нам вдохновение.
Однако в большом деле достаточно и желать.
Неужели, говоришь ты, и в добродетели сохраняется умеренность? Если это не так, то в старании мера не является необходимой. Если так, то почему один превосходит другого в добродетели? Таковы твои мысли. Но прежде всего следует знать, что существует два класса ревнителей добродетели: один класс совершенных, другой - новичков, или, как Павел говорит, младенцев.
Отсюда можно сделать вывод, что существует два рода добродетелей: один род, охватывающий то, что называется добродетелями в собственном смысле, к которым, как к цели, относятся другие добродетели. Эти последние и составляют второй род. Но совершенные, или мужи - занимают самый замок, или твердыню, добродетели; там нет никакой меры, так как нет и насыщения; отсюда получается, что один имеет преимущество перед другим, ибо и в замке имеются степени восхождения, и, чем больше кто-либо превосходит другого, тем больше пользы он приносит человеческому роду и становится более подобным богу, которого благость не имеет ни конца, ни меры, ни числа.