Письма к тебе

Рождественская Елизавета

– А теперь подвела… – демонесса встала и устремилась к окну. – Твою колонку всё равно собирались закрывать, думали, что с тобой делать. А ты взяла и сама придумала.

– То есть, – Чарли не верила своим ушам, – вы хотите… хотите сказать, что увольнение было вопросом времени? Просто я дала повод… А ведь на ошибку-то шанса и не имела… Так?

Девушка сползла по стене прямо в дизайнерское кресло, установленное, очевидно, для посетителей.

– Миссис Фитс, – она прямо посмотрела в льдистые глаза напротив, – вы ведь до сих пор не простили того, что моя статья об оригинальной рукописи Хаггарда вышла на развороте и получила две награды, да? Вы тогда тоже готовили материал, но вместо разворота получили повышение.

Я слышала эти сплетни, но не удосужилась в них поверить… Господи… Господи, вы ведь всё это время надеялись, что я совершу промах, не так ли?

– В умении анализировать тебе не откажешь, – съязвила женщина. – Но хватит детективных историй. Есть причина – есть увольнение. Иди в кадры, займись формальностями, вещи заберёшь потом.

Всё. Коротко и честно. Даже не пытаясь отрицать и играть роль умудрённого опытом руководителя. «Шарлотта, поверь, я не столь мелочна. Но согласись, эта работа не для тебя. Для неё ты слишком талантлива и, я уверена, найдёшь своё место под солнцем…» – разве не так провожают с работы неугодных сотрудников, когда-то давно перешедших дорогу? Только не Люсинда Фитс. Эта злобная гиена вызывала уважение хотя бы потому, что никогда не строила из себя святую. Она просто ждала своего часа и дождалась, не забыв напоследок хорошенько вытереть о самооценку Чарли свои лакированные сапожки.

Девушка медленно спускалась по ступенькам, сжимая в руках коробку с мелочами. Ей сочувствовали, но по факту, всем было плевать, ведь в крупнейшем издании Бирмингема каждый сам за себя. Только Бетти искренне плакала, провожая подругу к турникетам. Обнимала и желала счастья с Гаретом, ведь именно сейчас Чарли могла сосредоточиться на создании настоящей любящей семьи. Если бы Бет только знала…

Девушка присела на край фонтана и провела тонким пальчиком по пыльной мраморной поверхности.

– Хочется написать слово «счастье», но буквы сами собой складываются в слово «дерьмо»…

В кармане завибрировал мобильный. Номер был незнаком.

– Мисс Шарлотта Сторм?

– Да… – строгий голос в трубке заставил насторожиться. – Да, это я.

– Нотариальная контора «Стратфорд Брайтс». Ваш отец скончался вчера ночью. Похороны назначены на послезавтра, затем оглашение завещания, процедура вступления в наследство. Я рада, что мы смогли вас разыскать. Как единственная родственница, вы обязаны присутствовать.

– Я… Спасибо, – только и смогла сказать Чарли.

Сухой всхлип сдавил горло спазмом. В ту ночь, когда она оплакивала своё несостоявшееся семейное счастье, из жизни ушёл последний родственник. Человек, которого она почти не знала, всегда казавшийся ей холодным и чужим, и всё же… её отец. В голове стало совсем пусто, сердце замедлило бег.

– Вот и всё… – прошептала она сквозь слёзы. – Я еду домой…

Глава 3

Из всех возможных способов добраться до Стратфорда, Чарли выбрала автобус. Почему? На этот вопрос она и сама не смогла бы ответить. Два часа сидела над дорожной сумкой, несколько раз пропускала людей вперёд в очереди за билетами, последняя нерешительно заползла в салон. Она словно пыталась оттянуть неизбежное, замедлить ход времени, отмотать все события прошедших суток. Было страшно и больно, а ещё… пусто. В душе прозрачным цветком распустилась пустота. Больше нет ничего. Ни надоедливой, но любимой работы, ни горячего мужчины в её постели, ни родственника, чтобы посылать открытки на Рождество и Пасху. Остался только дом, дверь в который она последний раз закрыла год назад. А ещё дольше не жила там, бывая только наездами, по праздникам. Пустой, одинокий и, скорее всего, запущенный дом.

Чарли не считала своего отца плохим человеком. Не могла считать, потому что попросту плохо его знала. Совсем малышкой она всегда была на попечении

старой дородной женщины с большими тёплыми руками. Кажется, её звали миссис Рид, и она готовила вкуснейшие пироги из ревеня по старинному рецепту. Потом была школа-пансион имени святой Анны, небольшой школьный театр, в котором Чарли неизменно играла роль сценариста и суфлёра. Потом она поступила в колледж и перебралась в Бирмингем. С этого момента девушка почти не общалась с отцом. Иногда, сидя за праздничным рождественским столом, он отрывал глаза от тарелки и тихо интересовался об успехах дочери, но дальше его скупых вопросов и её одностороннего щебетания разговор обычно не заходил. Со временем девушка стала также скупа на ответы. Односложное: «Всё замечательно» стало её постоянным ответом на его: «Как поживаешь, Шарлотта?» Между ними всегда стояло что-то гнетущее и тягостное. Какая-то непреодолимая стена, недосказанность… Возможно, Чарли давно задала бы те многочисленные вопросы, которые роились в её голове. Куда делась мать? Почему отец всё время торчал в своей мастерской, а на утро пах как столетняя пивоварня? Почему он никогда не обнимал её и не пытался удержать хотя бы на денёк после Рождества? Бесконечные «как?», «куда?» и «почему?», на которые уже никто не ответит.

Иногда в памяти всплывали живые картинки, словно кадры из фильма. На одной она, совсем ещё кроха, делает свои первые шаги и падает в крепкие мужские руки. Заливистый детский смех вторит мужскому: «Молодец! Молодец… Вот так…» На другой она видит страшный сон: белые мотыльки в кромешной тьме. Чарли плачет, но сквозь дрёму чувствует, как её поднимают из кроватки и качают. Всё тот же мужской голос бормочет: «Ну всё-всё, маленькая певица, хватит, я с тобой…» И кошмар отступает. Эти картинки редко пробивались в суету дней и больше были похожи на мечту. Разве может человек помнить себя в таком возрасте? Чарли не была уверена. Она пыталась понять, злилась и снова пыталась понять, но настолько привыкла вариться в себе самостоятельно, что заветные вопросы так и не слетели с языка. А в последние пару лет общение с отцом и вовсе свелось к её редким открыткам и его ещё более редким ответам.

Автобус медленно, но верно двигался в сторону Стратфорда, а девушка так и не придумала никакого плана действий. Что делать и куда идти? Как вести себя после вступления в наследство и, главное, как не устроить показательную истерику на похоронах. Что-то подсказывало ей, что нервная система на той самой, опасной, грани.

– Главное, не сорваться, – шептала она, прислоняясь лбом к прохладному стеклу. – Всё остальное формальность. Переживу похороны, вступлю в наследство, продам дом и уеду, словно и не было… у меня дома…

Тело затрясло. К горлу подкатили рыдания, в сотый раз за эти сутки, и Чарли тяжело сглотнула горький ком. Нет. Не время для слёз. Всё после.

Автобус припарковался на станции и, резко качнувшись вперёд, замер у пыльного тротуара. Чарли сняла с багажной полки сумку и начала двигаться к выходу.

– Всего хорошего, мисс, – пошевелил усами жизнерадостный водитель.

Девушка вернула улыбку и вышла на шумную улицу. Ветер мгновенно пробрался под куртку, волной пройдясь по позвоночнику. Тело передёрнуло от холода, и она поспешила плотнее укутаться в тонкую ткань.

– Газету, мисс? – раздался сзади звонкий голос.

Чарли обернулась. За спиной стоял чумазый мальчишка лет десяти, словно сошедший с фотокарточки двадцатых годов. Кепи, огромный мужской пиджак, короткие штаны с подтяжками. Ребёнок серьёзно взирал на девушку, протягивая серый газетный свёрток.

– Всего девяносто девять пенсов, мисс!

– Всего? – улыбнулась Чарли. – Да ты бизнесмен, парень.

Она достала из сумки кошелёк и вложила в худую ладонь блестящую монетку.

– Спасибо, мисс, наслаждайтесь чтением и пребыванием в нашем городе!