Письма внуку. Книга первая: Сокровенное
Шрифт:
Далее следовали слова о страданиях покидаемой моряком некоей Маруси, опять припев, и запевала выводил на всю улицу продолжение морской истории:
— Ты не плачь, моя Маруся: я морскому делу научуся! И не будешь плакать и рыдать, меня так часто вспоминать!И снова рота хором:
По морям, по волнам, нынче здесь — завтра там…Морские строевые песни отдавали солеными брызгами, тельняшками, бескозырками, клешами:
Якорь поднят, вымпел алый вьется на флагштоке. Краснофлотец —И тут, разумеется, "не без Маруси":
Как прощались мы в Кронштадте, цепь отгромыхала, — Ты стояла в белом платье, и платком махала…Было в песне и нечто астрономическое:
Мы увидим цепь созвездий — блеск над океаном.А заканчивалась эта романтичная строевая очень хорошими словами:
Что с тобой сравниться может, сторона родная?Маршировали солдаты (их называли тогда только красноармейцами, солдаты и офицеры мол только в царской армии были) и под такую песню:
На седых уральских кручах вороны кричат: По Заволжью черной тучей стелется Колчак.Рота сурово подхватывала припев:
От голубых Уральских гор В боях к Чонгарской переправе Прошла, прошла Тридцатая вперед К пламени и славе(Чонгар — узкий перешеек, соединяющий Крым с Европейским материком "Тридцатая" — стало быть, дивизия)…
Но хватит строевых, давай лучше я вспомню наши школьные уроки пения. Вел их очень интеллигентный лысоватый учитель, бывший оперный певец (увы, имя-отчество я забыл), заметно переживавший от того, что ему приходилось диктовать нам и петь бездарные строки с не менее бездарными мелодиями, вроде таких:
Глянь-ка, веселою стайкой к лодкам девчата спешат, И на солнце их оранжевые майки как яркие цветы горят. Отдых работой заслужен, можно сегодня гулять, И в семье комсомолии дружной с утра целый день отдыхать.Песня длинная, "насквозь" такая же глупая. То ли дело "Интернационал", с которого мы начинали каждый урок:
Вставай, проклятьем заклейменный…и так далее; мы, пионеры (а других детей в СССР не было), исполняли этот партийный гимн, разумеется, стоя:
Это есть наш последний и решительный бой…Несмотря на примерное поведение, прилежание (за прилежание ставилась отдельная отметка), музыкальный слух, я на уроках пения стеснялся издавать звуки, а лишь открывал рот. Учитель это видел, но молчаливо прощал мне; вообще оценки этот добрый человек ставил нам не за голос, а за чистоту и грамотность продиктованного им текста песни. Так что по пению у меня всегда были только пятерки…
Пели мы про Щорса, у которого "голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве", и про матроса-партизана Железняка, который "лежит под курганом, заросшим бурьяном", потому как "он шел на Одессу, вышел к Херсону" (ничего, думал я, ошибочка — в полтораста километров!), отчего, разумеется, "в засаду попался отряд", а кончилась эта операция тем, что "штыком и гранатой пробились ребята, остался в степи Железняк"; но вокруг не унывают: "Веселые песни
Учили мы песню из оперы композитора Ивана Дзержинского "Тихий Дон":
Шли по степи полки со славой громкой И день и ночь — со склона и на склон. Ковыльная, родимая сторонка, Прими от красных конников поклон!Следующие две строфы учитель, диктуя, торопился произнести вместе, а почему, погляди сам:
Казачью степь увел товарищ Сталин(это первая строфа — ну а вдруг кто заподозрит, что не туда увел, и потому, озираясь, певец скороговоркой диктовал дальше):
От нищеты, и горя, и оков, И в первый раз большое солнце встало Над молодой страной большевиков.В песне, несмотря на голодуху, изображалась совсем обратная картина:
В колхозах хлеба полные амбары, Привольно жить нам стало на Дону! И-эх, проливали кровь свою недаром Мы на полях в Гражданскую войну!Из этой (а также из многих других песен, стихов, картин) получалось: очень много человечьей крови пролито именно на сельскохозяйственных полях — и от этого "удобрения" колхозные амбары, разумеется, должны наполниться хлебом… Вот так я, сугубо городской малец, понимал "агротехнику" тех давних лет.
Пели мы в школе и сугубо "местнорегиональные" песни того же жанра, но много бездарней, чем со словами "центральных" поэтов:
Слезы мать рукавом утирала: Сын младшой уходил на войну — Наша Третья дивизия встала Защищать молодую страну. Полыхали степями пожары, И алела дорогами кровь: С нестерпимым, невиданным жаром Мы летели на банду Шкуро. Прозвенели победно копыта По лихой гайдамакской степи — Мы кромсали махновских бандитов, А Деникин в боях отступил.Кончался сей поход (казавшийся мне муторным) тем, что
Наша радость огнем бушевала: Захвативши Купянск и Щигры, Мы ломились к Турецкому валу, Мы лавиной ворвалися в Крым.Турецкий вал — это старинное укрепление сразу за Чонгаром…
Разумеется, добросовестно учили мы и такие, более известные, песни как "Восемнадцатый год", где говорилось, что "на Дону и в Замостье тлеют белые кости, над костями шумят ветерки", и что мол "помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки", и знаменитую "Тачанку" ("и с налета, с поворота по цепи врага густой застрочил из пулемета пулеметчик молодой"), и "Каховку", где "девушка наша проходит в шинели, горящей Каховкой идет" (обязательно что-то должно было гореть!), и многое-многое другое; тут не хватит места, тем более что почти все слова учимых нами песен я помню до сих пор. Ни одной песни о природе, просто о дружбе мы не проходили — только политические. Из них мне искренно нравилась и по мелодии, и по словам, разве что вот эта: