Письмо живым людям
Шрифт:
— Что ж ты словами спрашиваешь, красавица? Али я нечетко мыслю?
Она помедлила, будто прислушиваясь.
— Ты и хочешь, и не хочешь. Разве мне… нам выбирать?
— Тебе, — честно сказал он.
Она не нашлась, что ответить словами. А что она подумала — знать ему было не дано.
— Ты знаешь, как я к тебе отношусь? — спросил он.
— Да, — ответила она мгновенно.
— Как?
— Как Макбет.
Коль закашлялся смехом. Да если бы он был способен чувствовать то же, что этот мальчик!
Она слышала его.
— Я
Запнулась. Конечно, уже услышала, что он хочет спросить. Но ждала, когда спросит вслух, — из вежливости? Из сострадания к его уродству? Из уважения? Пес их разберет…
— Из уважения… — едва слышно сказала она.
— У тебя уже было это? «Все… всю»?
— Нет.
— Хотела бы?
Она пожала голыми плечами, и он вдруг всполошился: майка, юбка коротенькая, так легко девчонка одета ночью, — но она ответила сразу:
— Нет, что ты, не замерзла… Как можно хотеть этого отдельно? Полюбить хотела бы… Так, чтобы с ума сойти, чтобы стлаться…
— Зачем?
— Ты разве не знаешь? — Она посмотрела удивленно. — Потому что станет для чего жить. Потому что все начнет получаться. Потому что даже то, что и так получалось, станет получаться вдесятеро лучше.
— Откуда ты знаешь, раз не было?
Она опять пожала плечами:
— По другим вижу.
У него дернулись, кривясь, губы.
— Красиво говоришь. Но даже если и так — это дела молодые. В моем возрасте и положении все иначе. Надо притиснуть девушку, побарахтаться чуток… и — по делам. Чтобы излишнее возбуждение не препятствовало надлежащей колке дров.
Она вздрагивала от каждой фразы, словно он ее хлестал. Как Светка. Долго не отвечала.
— Если бы ты чувствовал, Коль, какая это боль… Просто самая обыкновенная боль — слышать душой не то, что слышишь ушами. Это рассогласование… кажется, душа взорвется от какого-то отчаяния. Я не могу объяснить… Пожалуйста, говори что думаешь!
— Я не знаю, что я думаю!! — заорал Коль на весь лес и даже ладонями ударил себя по вискам. — Не знаю!!
— С той женщиной, Светкой…
— Ты и про нее знаешь?!
— Но ведь ты сам только что это вспоминал…
Он даже застонал, замотал головой от муки. И без сил опустился на мягкую хвою, засыпавшую землю. Сима сразу же села рядом с ним.
— Не садись на холодное, дурочка. Сыро.
Лучше сядь ко мне на колени, непроизвольно подумал он, но, конечно, вслух не сказал.
А она, глядя ему прямо в глаза, легко пересела к нему на колени.
Ягодицы были упругими и теплыми. И несмотря на то что в горле пересохло от этой невероятной, ошеломляющей близости ее «всего-всей» к его сразу напрягшемуся телу, где-то в водовороте мыслей успело мелькнуть едва ли не отцовское: да, вроде бы не замерзла… Он запрокинулся, отстраняясь; обеими руками оперся на землю позади себя. Хрипло сказал:
— Вот это зря…
— Сама не знаю… — невнятно
Он не знал, что делать дальше. И тут опять мелькнуло: все-таки их прислали. Но Сима закричала в ужасе:
— Нет, Коль, нет!
Вскочила. Встала над ним, прижав кулаки к щекам и опять вздрагивая всем телом.
— Зачем?..
Эн тоже поднялся. Откинулся спиной на сосну. Ноги дрожали после этого мимолетного почти обладания.
Сима глубоко вздохнула, успокаиваясь понемногу. И вдруг, словно заботливая мама, провела рукой по его голове.
— Какая глупость…
— С ума сойдешь с вами.
— Почему ты так боишься?
— Потому что невозможно быть хуже всех. Невыносимо.
— Да что такое хуже? С той женщиной… — Она вдруг осеклась и сказала через секунду: — Наверное… Так бывает.
Потому что Коль подумал: как они похожи, Светка и Сима.
— Ей я сказал, что она на кого-то там похожа. А вы действительно… не по внешности, нет… Я не вру!
— Я знаю, Коль. Я хотела сказать, — проговорила она настойчиво, — что у тебя с нею было это… как ты говоришь… притиснуть и… облегчиться. Но ты и на колени готов был встать перед нею. И защитить был готов, когда чувствовал, что ей больно, только не понимал отчего. Неужели ты этого не помнишь? Почему замечаешь только плохое?
— Наверное, потому, что хорошее как бы само собой разумеется.
— Ой, далеко не само собой!
— Ну, как бы. А плохое — стыдно, фиксируешься на нем, надо, чтоб его никто не заметил…
— Да почему? Ведь так самому тяжелее!
— Вот! — Коль даже пальцами прищелкнул. Они наконец добрались до сути, до сердцевины. — Послушай. Есть масса вещей… не только в делах любовных, просто я тебя хочу зверски, поэтому мы на них зациклились…
Она вдруг словно засветилась в предрассветной мгле:
— Ох, Коль… какое счастье, когда ты говоришь как есть!
Он на секунду даже с мысли сбился.
— Не перебивай старших.
— Не буду, не буду. Но — правда, ты запомни это…
— Есть масса вещей, которых про человека никто, кроме него самого, знать не может… не должен!
— Почему, Коль?
Он ответил не сразу. Для очевидного не находилось слов.
— Потому что, если будут знать, станут относиться хуже.
— Почему?
— Как почему? Ты что, издеваешься надо мной? Потому что такие вещи делают или думают только плохие люди!
— Но если их делают иногда все люди, значит, это неправда. Все люди не могут быть плохими. Они — люди, и все!
— Ну нет, не так просто! Вот Всеволод. Отличный мужик! Серьезно. Можешь ему это передать при случае. А я в девятом классе с толпой, что называется, себе подобных ходил стекла бить в русском посольстве. Думаешь, ему это приятно знать? Думаешь, простить — раз плюнуть? Да и ты… — вдруг сообразил он, и слова застряли в горле.
— Человеку ничего не надо прощать. Человека надо принимать.