Письмо живым людям
Шрифт:
— Наконец-то! — воскликнул он. — Я жду уже полтора часа. Я не мог даже связаться с вами — эфир забит переговорами высоких инстанций по поводу инцидента, а свободные частоты заглушены, чтобы не допустить преждевременной утечки информации о происшедшем.
— Мировой Совет напоминает разворошенный муравейник, — подтвердила психолог, подавая бумаги Афу Нуту, и они вместе вошли в безлюдное, ярко освещенное помещение под надувным сводом. — Везде проверки, проверки… Я думала, что уже никогда не долечу.
Опытным взглядом хирург стремительно просматривал наследственную карту Рена Боза.
— Так… так… в течение
— Я слушаю вас, Аф, — стараясь сдерживать волнение, с достоинством произнесла Эвда Наль.
— Час назад, уже будучи здесь и уже развернув операционную по просьбе здешнего начальства, — непроизвольно понизив голос, начал знаменитый хирург, — я узнал, что опыт, который провел ваш возлюбленный, не был согласован ни с Советом Звездоплавания, ни с Академией Пределов Знания, ни с какой-нибудь иной ответственной инстанцией. Мой потенциальный пациент, находящийся сейчас в состоянии клинической смерти вот за этой стеной, провел его самоуправно. Получается, я сильно рискую. Я, лечивший Рена Боза после его проступка и, более того, в связи с его проступком — ведь травмирован он был именно в результате своего анархического эксперимента, — могу быть привлечен как соучастник. Но. Фактически этим безупречным документом, — Аф Нут потряс наследственной картой Рена Боза, а потом небрежно швырнул ее на стол, — вы покрываете преступника и провоцируете меня на действия, несовместимые с честью коммуниста и врача. Перед лицом закона вы его соучастница, а уж в десятую очередь — я, попавшийся в ваши сети.
Эвда Наль пошатнулась, ее яркие губы затрепетали. Она хотела сказать, что узнала о самоуправстве Рена только сейчас, от самого Афа Нута, но сразу поняла, что это бесполезно.
— Чего же вы хотите от меня? — тихо спросила она.
Аф Нут со значением промолчал.
— Ради Рена я не пожалею ничего, — не очень убедительно выговорила Эвда Наль.
— У вас что-нибудь есть? — почти насмешливо произнес Аф Нут.
— Я — ученый, и у меня, конечно же, ничего нет, — глядя ему прямо в глаза, ответила молодая женщина. — Но наш институт порой получает великолепное, совершенно уникальное оборудование… и я могла бы…
Аф Нут подошел к ней вплотную, пристально рассматривая ее медленно пунцовеющие под его взглядом щеки. Она, не выдержав, опустила глаза.
— Вы сами — самое великолепное и самое уникальное оборудование, какое я когда-либо встречал.
В первое мгновение она не поняла. Потом предательская мелкая дрожь сотрясла прекрасное тело Эвды.
— Я бы поработал на нем.
— Прямо сейчас? — вырвалось у нее.
— Нет. — Он чуть усмехнулся. — Перед ответственной операцией — ни в коем случае. После.
— Мне отступать некуда, — тихо вымолвила она.
— Хорошо, что вы это понимаете. Вдобавок учтите вот что. Потребуются две операции с интервалом более чем в сутки. Если вы попытаетесь взять
Эвда Наль в отчаянии тряхнула головой, и копна ее роскошных волос перелетела с плеча на плечо.
— О, если бы я действительно успела сфабриковать его!
Аф Нут с мужественной медлительностью провел ладонью по точеной груди психолога.
— Нужно было думать раньше, — мягко сказал он. — О любимом человеке следует заботиться заблаговременно, а не постфактум.
Громадные глаза Эвды увлажнились.
— Только не вздумайте плакать в постели, — предупредил Аф Нут. — Я этого терпеть не могу.
Она гордо распрямилась и снова глянула ему прямо в лицо с дерзким вызовом.
— Это будет зависеть от вас! От того, как вы проявите себя в качестве мужчины, Аф Нут!
Он усмехнулся и заложил руки за спину.
— Согласен, — проговорил он и, повернувшись на каблуках, вышел из помещения, чтобы начать готовиться к операции.
Эвда долго смотрела на затворившуюся дверь. Властное и снисходительное прикосновение руки хирурга возбудило молодую женщину, несмотря на неподходящий, казалось бы, для этого момент. Нежданное желание еще больше усилило ненависть к Рену Бозу, переполнявшую все ее существо. Проклятый, невыносимый мальчишка! Если бы Эвда заранее знала, что опыт не был санкционирован компетентными органами, она ни за что не прилетела бы сюда!
После долгого бесцельного хождения из угла в угол гостиной Чара Нанди устало опустилась в широкое кресло, стоявшее у распахнутого в тропическую ночь окна. Снаружи царили мертвая тишина и тьма, и только едва угадывались в смрадной черноте неподвижные остовы догнивающих пальм, отравленных по всей Малакке смертоносным дыханием комбината «Сингапурский комсомолец».
Чара уже знала, что ее Мвен вполне оправился, но не могла решить, как теперь вести себя с любимым. Почему он не сказал ей? Почему она только теперь узнает все от посторонних людей? Неужели боялся, что она донесет? Нужна ли она ему, если он скрыл от нее свой странный, безумный подвиг? И сможет ли она облегчить его боль, самую страшную боль, какую может испытывать мужчина, — боль поражения в схватке с косной материей, с темной, безликой энтропией мироздания? Не воспримет ли он ее участие как унизительную для себя жалость? Растерянность и нежность, удесятеряя друг друга, захлестывали ее ранимую, трепетную душу.
Настойчивый звонок вызова прервал ее мучительные размышления. Чара медленно подняла руку и включила ТВФ.
На зажегшемся гемисферном экране возник одетый в штатское пожилой коренастый человек с бритой головой. Чара вздрогнула: это был начальник спецотдела Академии Чести и Права Кум Хват.
— Ну что, дочка? — добродушно сказал он, не здороваясь. — Где твой черненький дружок? Звоню ему, звоню, ан никто не отвечает.
— Мвен Мас, — омертвело ответила Чара, — пьет Нектар Забвения в дегустационном зале завода «Красная Бавария». Он сам осудил себя.