Плацдарм непокоренных

Сушинский Богдан Иванович

Любчич — как он представился Кремневу, словно бы только и ждал их появления. Случилось так, что какой-то немецкий офицер заставил Любчича сопровождать его при расквартировании вновь прибывших солдат. Воспользовавшись этим, бывший колхозный объездчик высмотрел у врага все, что только можно было. Он знал, где квартируют офицеры, где стоят их машины и две танкетки. А еще сообщил, что чудом уцелевшую школу немцы превратили в казарму.

Поблагодарив его, Войтич и лейтенант тотчас же увели группу к школе.

— Теперь

вы понимаете, товарищ капитан, что в разведку я могла идти одна? — самодовольно молвила девушка.

— Теперь — да.

Сняв ударом ножа часового, Исмаилов, слывший у лейтенанта спецом по «снятию», облачился в его шубу, реквизированную немцами, очевидно, у какого-то ночного сторожа, а еще минут через десять им удалось повалить и связать унтер-офицера, наверное, возвращавшегося в казарму от какой-то молодки. Был он в это время основательно навеселе, и даже когда, захватив его за ворот, Исмаилов приставил к горлу финку, унтер, казалось, ничего толком не понял, восприняв случившееся чуть ли не как глупую выходку «своего» часового.

Первыми — оттаскивая убитого — отходили в сторону реки Кремнев и Исмаилов. Володчук и Мальчевский тащили пленного. Калина и Арзамасцев прикрывали их, при этом девушка успевала заметать «веничком» следы, благо, что снежный наст выдался крепким, и все пространство между школой и оврагом было покрыто ледяной коркой.

Дойдя до крутого изгиба, группа остановилась. Впереди, у моста, послышались голоса патрульных, и Кремнев решил переждать, пока они пройдут мост и удалятся.

— Послушай, овраг этот тянется до конца села? — опустился рядом с Калиной, на полуприсыпанный снегом куст, Арзамасцев.

— А потом уводит влево, за село, до самого леса. Там он, правда, помельче.

— Так здесь рядом лес? — оживилась партизанская душа ефрейтора. — Настоящий, большой лес?

— Не то чтобы большой, но густой, еловый, разбросанный по склонам каньона и большой каменистой долины…

— Постой, — вдруг спохватилась Войтич. — Ты чего это?

— Значит, километра два можно пройти по нему, не опасаясь немцев? — продолжал думать о чем-то своем Арзамасцев. — Знать бы, сколько до линии фронта.

— Останавливаться в лесах они не любят — это уж точно. Кстати, лес этот у нас Ведьмацким зовут. Слишком часто блуждают в нем.

— Но тянется он в сторону передовой? Туда, на юг?

— В сторону… Постой, что это ты вдруг так заинтересовался оврагом, лесом и передовой?

— Из любопытства.

— Не темни. За линию рвануть собрался? Прямо говори, не выдам.

— Я здесь оказался случайно. Никто меня в гарнизон этого сумасшедшего капитана не определял. Достаточно того, что я с ним по ту сторону фронта намучился. Где он только взялся на мою голову. Мы-то ведь прибыли сюда…

— Знаю, все знаю. Вынужденная посадка самолета. Случайная машина с боеприпасами и харчами, которая, вместо тыла, шла на

передовую… — полушепотом протараторила Калина. — Только ты вот что, червь лагерная, капитана своего оплевывать не смей. Он-то среди вас всех, может быть, и есть тот, единственный настоящий солдат. Не в пример всем вам, остальным, кого судьба загнала в каменореченские подземелья.

— О капитане слова плохого не скажу, — клятвенно пообещал Арзамасцев.

— И все-таки, почему ты собрался уходить?

— Говорю же тебе: из плена бежал. Буквально из могилы выполз. Хотя бы один день хочу пожить где-то там, в тылу среди своих, на своей земле. Пусть потом опять на фронт, но…

— Хватит рыдать. Раз настроился, можешь идти. Без тебя, горемычного, как-нибудь справимся.

Арзамасцев прекрасно расслышал слова Калины, однако не сразу уловил их смысл. Уставившись на девушку, он несколько мгновений ожидал, что она повторит сказанное.

— Ты что, согласна, чтобы я?…

— А ты больше всех меня опасался? Уверен был, что пальну в спину; что даже если уйдешь — достану и прикончу?

— Я ведь не к немцам бегу, а к своим, к армии! — возмутился Арзамасцев.

— Эй, вы, гладиаторы колизейские! — выглянул из-за изгиба Мальчевский. — Что вы тут курлычете, как журавушки, вместо Африки на Колыму улетевшие?

Сержант откровенно завидовал сейчас Арзамасцеву, которому выпало быть рядом с Калиной, и в то же время откровенно ревновал к нему.

— Исчезни, — повела в его сторону стволом карабина Войтич. — Сказала: исчезни!

— Как только ты ее, Арзамасцев, терпишь, мегеру соловецкую? — проворчал Мальчевский и, еще немного поколебавшись, все-таки исчез.

Мост был далековато, однако Войтич и Арзамасцев прекрасно слышали, как солдаты громко — очевидно, вспомнив какой-то казарменный анекдот, — расхохотались. И уходить с моста пока что не собирались.

— Так почему ты меня так вот просто… напутствуешь? — едва подобрал нужное слово Арзамасцев. — Ты ведь теперь вся при капитане.

— Как раньше «при нем» был ты. Неужто успел забыть, гнида лагерная?

— Ну, я… Мы столько прошли…

— Не мычи. Ты мне, честно говоря, осточертел. Сама не пойму, кто ты: то ли слишком преданный адъютант, то ли лагерная шестерка. Если бы, уходя, ты еще и Клавку эту, стерву майорскую, прихватил, цены бы тебе не было.

— Ее я бы как раз с удовольствием прихватил, — не стал отнекиваться Арзамасцев. — Да только лейтенант Глодов что-то слишком разнервничался, соперник Кремнева.

— Лейтенант не в счет. Лишь бы она подальше от Беркута держалась. Хотя относительно лейтенанта Глодова… Надо подсунуть лейтенанта учихе этой, на всякий случай.

Они помолчали, прислушались. Солдаты затихли. Может, ушли, может, просто приумолкли. Однако начинать движение Кремнев почему-то не торопился.

— Ну так я…