Плацдарм непокоренных
Шрифт:
«А вот и ответ на вопрос "Что привело к тебе сегодня Клавдию? "» — объяснил себе Беркут.
6
Доставив пленного на КП, лейтенант Кремнев устало доложил:
— В ходе операции один немецкий солдат убит, один взят в плен. Наши потери — ефрейтор Арзамасцев».
— Что… «ефрейтор Арзамасцев»? — медленно приподнимался из-за небольшого, из мраморной плиты сооруженного столика Беркут.
— Мы вернулись без него, товарищ капитан.
— Что
— Можно считать, что пропал без вести, — странно как-то взглянул лейтенант на Войтич. — Еще точнее, попросту дезертировал.
— Это вы ее, покровительницу валаамскую, спросите, где ефрейтор, — вмешался Мальчевский, кивая на скромно присевшую в углу, на ящике, в обнимку со своим карабином, Калину Войтич.
— Почему ее?
— В паре прикрывали наш отход, в паре составляли план ефрейторского драпа, — теперь уже нехотя, понимая, что закладывает девушку, объяснил Мальчевский. Было бы намного лучше, если бы капитан сразу же обратился с вопросом к Калине, а не стал бы уточнять у него что да как. — Время такое пошло: вселенский драп ефрейторов. А началось все — с ихнего фюрера.
— Докладываю, — заговорила Войтич, не поднимаясь, — после выполнения задания, то есть выполнения вашего приказа, ефрейтор Арзамасцев вышел из окружения и ушел к своим.
— Что значит «ушел к своим»? А мы для него, и для вас в том числе, кто, чужие?
— То и значит, что за линию фронта.
— Он, видите ли, к «своим» ушел, старший конюх царя Мафусаила! — возмутился Мальчевский. И возмущал его не столько побег Арзамасцева, сколько то, что участие в его судьбе приняла Калина Войтич. — А мы ему действительно кто, воины племени ирокезов?! Мы для него, получается, то же самое, что задрипанные гренадеры Антонеску?!
— Что касается тебя, то на гренадера ты никак не тянешь, — отрубила Калина. — Даже задрипанного.
— Прекратить! — грохнул кулаком по столу Беркут. — Отвечать только на мои вопросы. Вы что, Войтич, знали, что ефрейтор собрался дезертировать?
— Да не дезертировал он, — устало вздохнула Войтич. — Не с фронта ведь, наоборот, на фронт бежал. Разве не ясно?
— Он был бойцом гарнизона и находился в моем подчинении, — отрубил Беркут. — Был приказ держать оборону здесь. Не мой — командира дивизии приказ. Так что это явное дезертирство.
Калина опять раздраженно вздохнула. Беркут повел себя именно так, как и предполагал Арзамасцев: объявил его дезертиром. Калина понимала: если в таком же духе капитан сообщит о его побеге в штаб дивизии, судьбе Арзамасцева не позавидуешь.
— Здесь он находился в окружении. В Каменоречье оказался случайно. Как и вы, капитан. О существовании лично его,
— Я не нуждаюсь в подобных советах, — окрысился Беркут. Он и сам не понимал, почему вдруг побег Арзамасцева вызвал у него такое раздражение.
Впрочем, капитану с самого начала этой каменореченской эпопеи не хотелось, чтобы ефрейтор оказался в Смерше раньше него, ибо кто знает, какие сведения он начнет излагать особистам-контрразведчикам, а главное, как станет трактовать их. Особенно его умение перевоплощаться в образ германского офицера.
— Не мог он здесь больше, — изменила тактику Калина. — Ну, не тот он человек, который способен ползать по нашим каменореченским подземельям. Он еще нарадоваться не успел тому, что выполз из концлагеря, считай, из могилы.
— Постойте, Войтич. Может, сами вы и спровоцировали его на дезертирство?
Калина блудливо ухмыльнулась и, дунув на одну из двух освещавших выработку «летучих мышей», словно арию куртизанки, фривольно пропела:
— Так оно все и было, комендант, так и было: соблазнила Калина Войтич твоего ефрейтора прощальным поцелуем.
— Значит, здесь он воевать не способен. А пройти десятки километров по тылам врага и преодолеть линию фронта, он окажется способным? Об этом, Войтич, вы подумали, благословляя ефрейтора на дурацкий шаг?!
— По-моему, он даже для кастрации уже не годится, — все так же устало молвила Калина, демонстративно адресуясь при этом к сержанту Мальчевскому. — Как, впрочем, и большинство твоего бессмертного гарнизона, капитан.
— Но-но, — возмутился младший сержант.
— Причем тебя, Мальчевский, кот облезлый, это особо касается. И вообще катитесь вы все, отребье лагерное!
— А ведь и в самом деле… — начал было Кремнев, чтобы как-то замять неприятный осадок от «тронной речи» Войтич. — Тут каждый штык — на вес победы, а он… Знал бы я, что…
Движением руки Беркут заставил его умолкнуть и, отпустив всех кроме него и Мальчевского, начал допрос пленного. Делал он это подчеркнуто вяло и неохотно. Хотя сам унтер-офицер, услыхав его добротную немецкую речь, оживился и, охотно рассказывая обо всем, что знал и слышал, принялся выторговывать то, что в его положении выторговать уже было невозможно.
Еще через полчаса, сообщив по рации разведданные и приказав расстрелять пленного, капитан отправился в свою комнатку.
— Не зажигай свет, — услышал он приглушенный голос Калины, как только взял дверь на засов.