Плачь, Алиса
Шрифт:
В больнице для душевнобольных, которая, казалось, целиком (включая персонал) состоит из некачественного белого потрескавшегося кафеля, который моют раз в год, Алисе сразу же бросался в нос запах лекарств.
Кабинет доктора Шортнера находился на третьем этаже и был такой же серый, как и улицы города. Старые коричневые обои с золочёной гравировкой, казалось, вот-вот отлипнут от стен. У него на столе было много всяких безделушек, детских поделок и рисунков. Посреди комнаты находились две достойные вещи: очень удобная кушетка для пациентов и роскошное кожаное кресло для самого доктора. У одной из стен стоял столик, на нём – графин с водой, но без стаканов. Алиса всегда подозревала, что это, скорее всего, какой-то
«Бездельник и дилетант! Я свои простенькие книги до дыр зачитываю, а у него пылится такой материал!»
Доктор Шортнер был долговязым, худощавым мужчиной среднего возраста. У него были длинные пальцы, вытянутое, худое (но не голодное) лицо и кожа какого-то сероватого оттенка. Словно он чем-то болел или уже успел умереть и его тело помаленьку принялось за первую стадию разложения. Волосы его были тёмно-каштановыми. Глаза, хоть и большие, совершенно не обнаруживали в себе глубины. Голос у него был ровный, но капельку гнусавый. Одет он был всегда в костюм: коричневые брюки; ненакрахмаленная рубашка, которая уже чуть отдавала желтизной; жилетка и чёрные туфли. Пенсне, которое он носил почти не снимая, постоянно съезжало на нижнюю часть его носа, но упасть всё никак не могло.
Ещё у него появилась бородка.
– Вот! – взметнулась Алиса на постели. – Значит, на том рисунке меня изобразили с доктором Шортнером. И это наверняка сделал тот, кто видел его в тот день со мной в больнице. Медлить бы такой хулиган не стал. Не понимаю – кто-то думает, что доктор и я способны на такое?!
– Алиса, – начал он, – сегодня наш предпоследний сеанс, а я так и не могу объяснить, что с тобой такое. Мы всё топчемся на одном месте.
– Может, вы просто задаёте не те вопросы, доктор?
– А на какие вопросы ты бы мне ответила?
– Пожалуйста, только без «бы». Не люблю воображать, что «если бы да кабы», – во рту ещё и не то вырастет. Задавайте самые прямые вопросы, раз у нас с вами не так много времени, а я буду давать максимально прямые ответы. От вас мне нужна только справка, чтобы я смогла жить как полноценный человек, а не как полоумная с меткой на руке.
– Да?
– Да! Просто не люблю, когда в разговоре ходят вокруг да около. Как-то двусмысленно на что-то намекают, а потом ещё и обижаются на тебя, мол, ты меня неправильно поняла.
– Хорошо. – Во время разговора доктор постоянно что-то записывал. – Скажи, Алиса, а когда ты училась в интернате, у тебя был любимый предмет?
– Да – литература. Но после того как мне исполнилось десять, я стала её побаиваться.
– Почему? Я до сих пор перечитываю некоторые книжки из школьной программы. Они заставляют меня вспоминать о прошлом, фантазировать…
– Я боюсь и того и другого.
– Почему?
Повисла напряжённая пауза.
– Вы хотите умереть, доктор?
Шортнер помолчал:
– Нет. А ты?
– Вы знаете ответ!
– После той попытки перерезать себе вены в столовой интерната ответ видится мне мрачным. Скажи, что тебя подтолкнуло к этому? Опять видения Страны Чудес?
– Нет. То было отчаяние. Я смотрела на всех этих детей, моего возраста и тех, кто был постарше… Мальчики отправлялись после интерната кто в армию, кто на рудники и шахты. Девочки выходили на улицы торговать собой или сдуру выскакивали за первого уличного пьяницу. Выхода из этого конвейера я тогда просто не видела. Не хотела я так жить! Понимаете?! Это не жизнь!
– Успокойся! Ты когда-нибудь прогуливала занятия или нарушала дисциплину?
– Как-то раз я побила одну девочку.
– За что?
–
– Почему? Ты умная девушка и знаешь, что сбежать от проблем – это не выход.
– А что бы сделали вы, мистер Шортнер?! Пожаловались бы учителю? Тогда травить вас стали бы ещё больше! Пожаловались её родителям? Кому бы они поверили – любимому ребёнку или чужой глупой безотцовщине?! Они бы плюнули вам в лицо и сказали своей дочурке делать то же самое каждый день! Побили бы её? Её парень избил бы вас, несмотря на то, что вы и другого пола, и другой комплекции! Убили бы её?.. Знаете, я писала хорошие сочинения на вольную тему. Всегда любила анализировать себя и окружающий мир. Я написала о том, как нелегка жизнь подростка. И в моём случае дело было не только в половом созревании. Я понимаю, если бы они смеялись над моей одеждой, поскольку я была одета неопрятно и сама себе шила платья, над моими манерами не как у сорокалетней леди. Но они смеялись и издевались над тем, что я не в силах изменить. Над чем даже взрослые не смеют смеяться. Над тем, что я живу без родителей. Они могли бы пошутить на любую другую тему, но нет! Только безотцовщина их заводила! – В её голосе зазвучала дрожь, и она на несколько секунд замолчала, чтобы уже в который раз переварить вновь пережитые воспоминания. – Так о чём я?
– Сочинение «Как трудно быть подростком».
– Да. Ну… Сочинения я писала неплохие. Учительнице нравилось то, что я хорошо и красиво формулирую свою мысль. В этой теме я решила не ограничивать себя. Это было ещё в школе, и я знала, что именно меня вызовут к доске. Я как-то это знала. И я прочитала своё сочинение «Как трудно быть подростком». Оно было о том, как часто я приходила заплаканная домой, о том, что много думала, как можно остановить все плохие события, которые происходят со мной, и о том, что пришла я к нескольким невесёлым выводам. В первую очередь я сказала всему классу о том, что люди – это отвратительные созиданья, из которых не все и не всегда заслуживают того, чтобы коптить небо. Одно дело, когда мальчик под действием гормонов кричит: «Всех убью!» Но когда это читает девочка четырнадцати лет перед всем классом спокойным и ровным тоном… После того дня все ученики чувствовали себя так, будто бы я сегодня ночью навещу кого-то из них и на глазах у него убью родителей «счастливца».
– Ты действительно хотела сделать нечто подобное?
– Нет, вряд ли. Это было бы крайне проблематично.
– Тогда ты, наверное, хотела добиться того, чтобы тебя все боялись?
– Да. Может, не вполне осознанно, но чего-то подобного.
– И тебе было приятно, что тебя все сторонятся?
– Не столько приятно, сколько спокойно. Лучше, когда тебя боятся и обходят, чем издеваются над тобой.
– Но ведь ты же обрекла себя на одиночество.
– Спокойное одиночество, доктор. Даже, можно сказать, свободу! Теперь не я озиралась каждую секунду – как бы чего не случилось, а они… И как им это понравилось?! К тому же это продолжалось недолго. Вскоре в связи с этим случаем мою бабушку вызвали в школу затем, чтобы известить её, что я исключена. Бабушка быстро подыскала мне «подходящее место». Пожалуй, самый паршивый интернат. Там я и попыталась…
– Расскажи о своей бабушке, Алиса.
– Рассказывать особенно нечего. Как и всем остальным, ей на меня плевать. После смерти родителей она приставила ко мне на скорую руку найденную няньку и отправила в неприглядную квартиру, а когда я заартачилась с сочинением, сбагрила меня в интернат. Как думаете – люди могут навязать себе манеру поведения настолько сильно, что сами поверят, будто они такие гладенькие и хорошие? Уверена, что да. И бабуля моя как раз думает, что это возможно сделать, даже не напрягаясь.