Плач богов

Владон Евгения

И всё же, самым нестерпимым и в край безумным пиком этого бесстыдного действа, окажется мгновенье, когда обжигающий вакуум рта Хейуорда накроет чуть ли не всю поверхность онемевших складок интимной плоти с вершиной клитора включительно. Она не подскочила и не оттолкнула его голову только потому, что её, наоборот, выгнуло в обратную сторону, скорее ему навстречу. А после и вовсе погрязла в этом «омерзительно» порочном грехе, не в состоянии поверить до последнего, что с ней действительно это делают. Целуют в самом срамном месте! Расписывают языком и вакуумными засосами каждый уголок и точку её изнемогающего лона. Она даже не поймёт, когда именно мужчина скользнёт пальцем в её вагину. Видимо, когда надавит уже там изнутри, по ребристой

стенке вагинальной мышцы и тем самым вызовет новый приступ эрогенного спазма, от которого у Эвелин поплавится всё, что ещё до недавнего времени в ней оставалось от человека разумного.

Дальше – больше. Или же глубже и нестерпимей. Её словно будут атаковать сразу с нескольких точек, при чём наиболее эрогенных. Ртом, языком, пальцем, устанавливая ритм, после которого физическое возбуждение не только начнёт нарастать с оглушающей прогрессией, но и делать что-то с её умирающим рассудком. Она реально захочет уже кричать, именно в голос и без того с трудом сдерживая жалобные стоны, где-то на задворках едва тлеющего разума понимая насколько всё это выглядит со стороны ненормальным. Насколько ненормально выглядит она! Доведённая до состояния, с коим на вряд ли можно было сравнить что-то другое.

И каким бы аморальным оно не казалось, по сути и являясь таковым, всё равно, это было… чудовищно прекрасным! Невообразимым! Непередаваемым и исключительным. Словно её на самом деле раскрывали или распечатывали, являя этому миру то, чем она всегда и была, но едва ли бы стала таковой, не появись на горизонте Киллиан Хейуорд.

И когда он доведёт её до оргазма (можно считать самого сильного, оглушающего и, наверное, в своём роде по-настоящему первого), всё что останется от неё в те, увы, ускользающие секунды – это чистейшая аура оголённой эйфории с всплеском чувств и ощущений, у которых будет лишь одно имя… Кажется, она впервые его и произнесёт тогда, пусть и совершенно беззвучно, одним движением губ, в порыве зашкаливающей страсти, будто пробуя на вкус или же привыкая к его созвучию с её эмоциями. И они действительно сплетутся в одно целое, окутывая и проникая в тело совершенной симфонией физического экстаза и духовного Абсолюта.

Маленькая, но сладкая смерть. И перерождение, в состоянии которого захочется застыть в нескончаемой вечности.

– Тебе было хорошо?.. – а может и не застыть, а полностью раствориться в руках мужчины, чьё исключительное лицо вновь предстанет пред глазами, подобно ожившему видению из сокровенных фантазий и снов. И чьи блаженные объятия превратятся в нежнейшую клетку, оплетающей и тело, и душу откровенной близостью – единственно желанной и ни с чем не сопоставимой.

– Мне было… восхитительно! – впервые за столько времени она что-то сумеет произнести, как и заставить себя разжать пальцы на ткани пододеяльника, чтобы поднять едва слушающие руки и дотронуться до идеальных черт божественного лика пред собой. Провести, словно любуясь по его лепным скулам, подбородку и нижней губе изучающими касаниями, уловить быстротечные мгновения этой ошеломительной картины до того, как мужчина припадёт к её иссушенному недавними стонами рту сминающим поцелуем.

И снова это будет подобно стремительному падению в недосягаемые глубины упоительного безумия – чувственного, не в меру сладкого и почти ирреального. Когда понимаешь, пусть ещё и не с полной ясностью, что это как раз то погружение и добровольное пожертвование, возврата из которого уже не будет. Да и захочешь ли вообще возвращаться?..

Кто бы знал, что поцелуи губы в губы окажутся такими головокружительными и настолько возбуждающими. Ещё не затихнут томные приливы от недавно пережитого оргазма, а ей захочется прижаться к склонённому над ней телу и… потереться раскрытым лоном бесстыдным движением, чтобы либо приглушить, либо вновь усилить это неконтролируемое вожделение. Остановит от этого порыва, видимо, лишь страх осознания, что она может прикоснуться к низу живота Киллиана, вернее,

к тому, что под ним находилось. Но это не значит, что она не станет об этом думать, особенно понимая сколь ничтожно расстояние между ними именно там. Ещё и под натиском атакующих губ мужчины, чей едва уловимый вкус и аромат, одновременно и смутят, и заставят её дрожать от новых приливов порочного исступления.

Недавнее стеснение и сильнейший стыд начнут осыпаться с её сознания, будто крылышками мёртвых бабочек, постепенно и не спеша обнажая скрытую под ними сущность. Но пока что и сама Эвелин не будет знать, что же там было спрятано и сколько Хейуорду понадобится времени, чтобы довести начатое им до конца. Зато, когда он потянет по её телу сорочку, полностью обнажая торс и намереваясь вовсе раздеть до нага, ей и в голову не придёт ни одной пугающей мысли, что в этот раз её ничто более не будет защищать, даже несчастный клочок кружевной ткани. Теперь они будут равноценно обнажены, больше ничем не укрываясь и не прячась друг от друга. И данное понимание станет, как и новым открытием к происходящему, так и частичным освобождением от прошлых предрассудков и необоснованных страхов.

И тем острее будут восприниматься последующие действия мужчины, его прикосновения станут более осязаемыми, поцелуи более глубокими, возбуждение более невыносимым. Кажется, он покроет её тело жадными поцелуями везде где только можно, да и то, это будут не сколько поцелуи, а будто ненасытные глотки – влажные, обжигающие, бесстыдно порочные, под стать его изощрённому языку. И не важно, где он будет их оставлять, где задерживаться и куда проникать – на груди ли, животе или же меж бёдер. Все они равноценно доведут её до нового витка болезненного перевозбуждения. Превратят в податливую плоть в руках искусного ваятеля.

– Прости, но сейчас действительно будет больно…

Минута истины или ещё одна дверь в неизведанное? В этот раз он не просто накроет своей тенью, а именно ляжет поверх, буквально покроет собой и даже спрячет её голову в широченных ладонях ласкового палача. Вот это и станет его настоящей телесной клеткой, из которой не вырвешься, даже если вдруг удумаешь подобное учинить.

Шокирует ли её? Напугает ли до смерти, особенно когда к ноющей вульве прижмутся мужские гениталии, намеренно всё там растирая и добавляя совершенно новые, но не менее шокирующие ощущения.

– Обещаю… - да, будет слегка страшно (или не слегка), но его успокаивающие поцелуи по её лицу, порхающими касаниями губ поверх её рта, на какое-то время смягчат и даже утихомирят растревоженное его заявлением сердце. – Постараюсь сделать это достаточно быстро…

Вообще, само понятия больно, после того, что ей дали испытать и до чего довели, казалось теперь каким-то недосягаемо далёким от реальной действительности. Хотя при воспоминаниях о размерах возбуждённого фаллоса мужчины (а теперь ещё и при его осязании), было как-то… затруднительно сложно понять и представить, как он должен с ней совокупится. Правда, когда его рука скользнула меж их телами и намеренно направил головку члена по раскрытым складочкам воспалённого лона, растирая ноющую плоть невыносимо сладкой стимуляцией и вызывая новый всплеск пробирающих насквозь новых ощущений, Эвелин до самого последнего момента не могла поверить в то, что за этим может последовать что-то противоречивое в виде отрезвляющей боли, а потом ещё и крови.

Но всё это, как вскоре выяснилось, последовало. И было действительно неожиданно больно от изначального и дальнейшего действа. Острая, нарастающая резь при сопротивлении с инородным предметом, чьи размеры и непримиримое вторжение никак не соответствовали с настоящими возможностями девственного тела. Казалось в неё пытались вогнать нож, ещё и там, при чём далеко не тонкое лезвие. Естественно, первой реакцией было желание вскрикнуть, изумлённо раскрыв во всю ширь напуганные глазки, а быть может даже и попытаться оттолкнуть того, кто совершал с ней столь немыслимые вещи.