Плач богов

Владон Евгения

Но не оттолкнула. Инстинкты сработали по иному направлению. Вцепилась что дури в предплечья Хейуорда дрожащими пальцами и страдальческим взглядом в его тёмное, сосредоточенное лицо, будто бы намереваясь ещё плотнее в него вжаться. Он тоже смотрел в её глаза, плотно сомкнув губы и насуплено хмурясь, то ли пытаясь таким образом выпросить у неё прощение за вынужденное страдание, то ли протягивая между ними невидимую нить чего-то более глубокого и значимого, что свяжет их в этом противоречивом акте не только реальными каплями крови. И, кажется, она её почувствовала, ментально или же всё-таки физически, панически схватившись за неё, как за страховочный трос и доверившись

полностью более опытному любовнику.

– Расслабься, Эвелин… Постарайся расслабиться… - его хриплый голос прошёлся по рассудку и свежим ранам осязаемой вибрацией дополнительного анестетика, прямо в момент очень глубокого и пугающего болезненного проникновения. О недавнем возбуждении было тут же забыто напрочь. В неё в буквальном смысле вошли, растягивая изнутри или даже распирая… Только потом она поймёт, что благодаря очень влажным стенкам вагины, она не почувствовала и десятой доли из того, что могло бы быть, если бы в неё вогнали член на сухую. Но он не только вторгся в неё, прорвав единственное физическое сопротивление женского организма, а именно заскользил, практически без какого-либо дополнительного усилия. Вот так просто, как это недавно делал палец Киллиана, только на этот раз намного ощутимей. Даже недавняя боль вдруг стала затихать. Хотя нет. Скорее деформироваться во что-то другое, сливаться с последними искрами не до конца унявшегося удовольствия. Правда, узнать, во что это могло в конечном счёте перейти и до чего вырасти, не удалось. Хейуорд сделал всего несколько быстрых толчков-рывков и сразу же вышел из неё, приподнимаясь над девушкой и обхватывая влажный член ладонью.

Она не сразу поймёт и почувствует, что же это было и как он это совершил, только уже после того, как на её живот и грудь брызнет ещё несколько капель какой-то тёплой жидкости, небольшая часть из которых достанет даже её ключиц. В тот момент её накроет новой волной эмоционального потрясения и несовместимых с пережитым и увиденным чувств. Лицо Киллиана исказится и понять от чего, будет несколько затруднительно. Возможно и от удовольствия, так как из приоткрытого рта мужчины всё же вырвется несколько сдержанных стонов-выдохов. Видимо, именно этим её придавит. Или не придавит… Скорее, переполнит неведомыми ранее ощущениями, в которых слабость преобладает над всем остальным. Во всяком случае, пошевелиться – не хватит сил по любому. Да и коленки будут трястись так, что лучше и не пытаться встать на ноги в ближайшие полчаса.

А ещё плавить жаром; шуметь, пульсировать и стучать в висках, да, наверное, и по всему телу, как и по телу Хейуорда тоже. Она услышит (точнее прочувствует) его бешеное сердцебиение, когда он ляжет на неё, накроет собой чуть не с головой, стиснув в своих огромных лапищах и уткнувшись лицом в её шею. И будет дышать, как загнанный зверь. И, кажется, немного дрожать… А её всё больше и больше переполнять забытой нежностью, словно сама близость и ощущение чужого, неподъёмного тела окутают буквально, проникнут под кожу и коснутся взволнованного сердца во истину ошеломительными чувствами.

Какой бы ни была до этого физическая боль, она забывалась чуть ли не моментально, уступая место нечто светлому, прекрасному и искреннему. Даже первородному, что всегда в тебе находилось с самого рождения, просто ждало своего часа. Ждало своего солнца, чтобы окрепнуть и распуститься навстречу ласковым лучам и их безвозмездному теплу.

– Прости… Я бы очень хотел, чтобы это было не так болезненно…

Его пальцы оплетут ей голову и контур лица. Его голос будет путаться в её влажных волосах

и скользить по разгорячённой коже. Его губы – снимать солёные дорожки слёз с её щёк и уголков глаз. А ей захочется плакать от всего этого ещё сильнее. Только вовсе не от пережитой боли.

– Тебе не за что извиняться… Потому… потому что это было безумно прекрасно!..

Эпилог

Когда закончился дождь никто из них так и не заметил. Вернее, не обратил внимания. Просто в какой-то момент до сознания дошло, что монотонного шума-шелеста больше не слышно. Вокруг домашняя тишина, с равномерным тиканьем настенных часов ходиков, изредка прерываемая чьими-то голосами с улицы, частично приглушёнными стенами дома и более тонкими стёклами окон. И эта исключительная уютность, почти родная, можно сказать, неповторимая в своём роде, в которую так и тянет укутаться, как в мягкое одеяло, и зависнуть в её блаженных ощущениях как можно надолго.

Но Эвелин хватает и самых ощущений. Прятаться под настоящее одеяло совершенно не тянет, не смотря на ничем не прикрытую наготу. Наоборот, само восприятие полной обнажённости кажется столь же необычайно естественным, как и освобождающим, почти приятным. Ничего не мешает, не стесняет и не сдавливает. Будто дышит не одно лишь тело, но и сущность. А ещё переполняет лёгкостью и сдерживаемыми порывами прильнуть к лежащему напротив Киллиану Хейуорду, потому что он тоже наг, и так же ничем незащищён, и это, чёрт возьми, действительно невообразимо прекрасно и по-своему красиво! Когда не надо смущаться и прикрывать свою срамоту, особенно с тем, кто в эти минуты находился с тобой буквально на равных позициях, и кто вызывает своей близостью подобный вихрь ошеломительных эмоций, на уровне интуитивного доверия.

Сколько они уже так лежали друг перед другом лицом к лицу? Кажется, с того момента, как Киллиан вставал с кровати, чтобы взять с умывальника губку с полотенцем да обтереть живот Эвелин и себе, а потом развесить в кухне над печкой её вещи, прошла целая вечность. За всё это время, он ни разу не намекнул о том, что ей следует как-то объясниться и в конечном счёте покинуть его дом. Только спросил, перед тем, как лечь обратно, не хочет ли она чего. Там чаю или что-нибудь съестного?

Естественно, она ничего не захотела, разве что дождаться того момента, когда же он вернётся к ней в постель.

Кто бы мог подумать, что можно долго-долго вот так-вот разглядывать кого-то, совсем не скрывая этого и не беспокоясь, что тебя могут за это одёрнуть и пристыдить. А ещё касаться чужого лица кончиками пальцев. Хотя, нет. Уже не чужого. После того, что с ними было, называть его чужим – более не поворачивался язык. И эти губы тоже, нежный контур которых она сейчас так осторожно очерчивала, пытаясь прочувствовать их своими нервными окончаниями, запомнить связанные с этим мгновения именно наощупь.

– Такие мягкие, будто бы беззащитные… Скольких счастливиц они успели перецеловать на своём веку?

Их скривит (но только слегка) горькая усмешка, а чёрные брови сдвинутся к переносице то ли в хмурой, то ли в болезненной мимике. И всё равно не применит скользнуть губами по пальчикам Эвы, разрываемый внутренней дилеммой отвечать или же нет.

– Как-то не задумывался и счёт никогда не вёл. Но если навскидку, то весьма немало… - и он тоже приподнимет руку и задумчиво проведёт большим пальцем по её нижней губе, всё ещё ярко маковой, словно целованной только-только. – А эти коралловые уста? Много, кто испробовал их на вкус в Леонбурге?