Плач богов
Шрифт:
Пришлось запустить в дом Пайка, ибо тот начал не только выть, но и лаять рвущим душу в клочья щенячьим скулежом. Старый, пятнадцатилетний пёс пастушьей породы бордер-колли влетел в открывшиеся перед ним двери буквально пулей. Проскочил небольшой пятачок от входа в веранду-кухню к открытому проёму смежной спальни и уже там забился под кровать с явным намерением просидеть под оной до скончания разбушевавшейся не на шутку непогоды. Хотя больше всего было жаль деревья и цветы, вот кого нежданный шторм не собирался щадить в эти часы ни за какие совместные мольбы ничтожных смертных.
Правда сидеть в этот раз у окна и любоваться сражением
Тогда какого чёрта от прокручивает в голове раз за разом её последние слова, пытаясь вспомнить в деталях, каким было при этом её лицо?.. Что он надеется там отыскать? Какой-то завуалированный контекст? Скрытые в её чертах истинные чувства? И какого он вообще постоянно возвращается к этому, снова и снова, ковыряясь в этих… раздражающих воспоминаниях, как в свежих ранах, из которых до сих пор сочилась кровь? Его и вправду волновало то, что она ему тогда наговорила, а он настолько оказался наивен, что поверил в её искренность?
Ещё немного, и он точно выйдет прямо в исподнем на улицу под ночной ливень. Если ничего другое не помогает ему привести себя в чувства, может прохладный душ из дождя хоть капельку протрезвит? Увы, но рецептов избавления от подобного осадка с души он не знал. По сути настолько мерзко и не по себе с ним, наверное, было впервые (по крайней мере после всех его предыдущих похождений). Будто его обвинили в изнасиловании с целым ворохом неопровержимых доказательств, а он и слова в супротив не в состоянии вымолвить, потому что всё, что было сказано ему в лицо являлось чистейшей правдой. И вроде как хотелось защититься, да только нечем. Хотя ничего дурного он тоже не успел сделать.
Он же знал… чувствовал, что ей тоже было хорошо. Спутать возбужденную женщину в своих руках и под его губами он бы никогда не смог. Она хотела его в тот момент не меньше, чем он её. А если отталкиваться от её неопытности… чёрта с два ей бы удалось так безупречно разыграть жаждущую мужчину соблазнительницу, чьим козырем и являлась скованная неопытность почти невинной девственницы, желающей научиться столь интимному и сокровенному буквально из первых рук. Даже сейчас, всё ещё выбитый из колеи, под тяжестью грузных мыслей и нежданными муками совести, прокручивая в памяти каждое её действие, немощный всхлип и движение её пугливого язычка на его языке у неё во рту… он ничего не мог сделать с ответной реакцией собственного тела. Кровь в его жилах моментально вскипала, порою даже сильней чем ночью, поскольку била в голову и в пах с такой силой, что невольно темнело в глазах, а рука интуитивно тянулась к животу, то ли неосознанным порывом поправить впившийся до боли чувствительной головкой в ткань штанов деревенеющий член, то ли намереваясь закончить то, что не удалость сделать в Готане с этой… изворотливой чертовкой.
Но надо отдать ей должное. Достать она его-таки как-то умудрилась, засев в его голове основательно
Когда его наконец-то сморило поверхностным, буквально бредовым сном, Киллиан, естественно, не заметил. Скорей всего своё чёрное дело сделали и усталость, и усыпляющий своей однообразной монотонностью шелестящий по стеклу окна ливень. Собственный организм подмял сознание упрямого Голиафа столь необходимым для здоровья восстановительным процессом. Воспалённый разум требовал отдыха и снятия напряжения, как физического, так и эмоционального. Что, в сущности и в конечном счёте и произошло. Он просто отключился, погрузившись на несколько часов в спасительный омут бредовых, но всё же отвлекающих видений.
Так что проснувшись на следующее утро в ещё более тяжёлом после сна состоянии, ему действительно на какое-то время дали возможность отвлечься от реальности происходящего вокруг и даже пригасили в памяти недавние переживания на счёт Эвелин Лейн. Вспомнил он о ней не сразу, а когда-таки вспомнил, то уже не со столь бурными эмоциями, которые атаковали его весь предыдущий день. Но это не значило, что они вовсе сошли на нет. Скорее, притупились процентов на семьдесят, создав для сознания обманную иллюзию их второстепенной важности, мол, всё проходит рано или поздно. Любые раны затягиваются, страшные или неприятные вещи забываются, как и люди, как и связанные с ними воспоминания.
Ну и проникающие в комнату через окно игривые блики утреннего солнца как бы рассеивали тяжёлые сумерки вчерашнего замкнутого пространства, в которые его загнали собственные мысли и разбушевавшаяся непогода. Вроде как от недавних переживаний не осталось и камня на камне, как от прошедшей грозы. Настроение, правда, от этого особо не улучшилось, но, по крайней мере, проторчать снова весь день в полном одиночестве, буквально забившись в угол убогой коморки, выглядело не столь притягательной перспективой, как вчера. Да и распогодившийся день звал на улицу проветрить голову, напоминая о некоторых недоделанных вещах.
По любому, пора было возвращаться в жизнь. А вчерашнее недоразумение – смело списывать на своеобразное похмелье после запойной ночи с отвергшей его красавицей. С кем не бывает? Не всю же жизнь побеждать да побеждать, горечь поражения тоже следует когда-нибудь вкусить и распробовать, дабы основательно прочувствовать разницу между полётом и падением и не обманываться на счёт своей мнимой неуязвимости.
Долго уговаривать себя не пришлось. Достаточно было по-быстрому привести себя в порядок, одеться, позавтракать, поделиться с Пайком частью вчерашнего стейка, который ему передала заботливая маменька через прислугу «Ночной Магнолии» (так сказать, с пылу с жару прямо с кухни борделя на его обеденный стол) и наконец-то выйти на крыльцо снимаемого им жилья, в довольно-таки приличном квартале Льюис-Лейн Уолл.