Плач по Александру

Седов Геннадий

Знакомясь с жизнеописанием русских кавказцев, нашел он среди прочих имя Михаила Алегуковича Черкасского. Первое упоминание о нем датировалось 1664 годом, когда приехавший в Москву молодой князь был представлен царю Алексею Михайловичу, крещен и спустя недолгое время принят на службу. Был новгородским воеводой, участвовал в русско-турецкой войне 1676-1681 годов. В «Словаре достопамятных людей Русской земли» Д. Н. Бантыш-Каменского говорится: «Князь Михаил Алегукович в 1679 году, предводительствуя

многочисленным войском, удержал турок и татар от вторжения на Украину, нанес последним значительный урон под Киевом». Начавши служить у государя-отца остался благородный горец верен государю-сыну. Отдал немало сил пособляя малолетнему Петру в перестройке «потешных батальонов» в регулярные гвардейские полки – Преображенский и Семеновский. Во время восстания стрельцов встал не колеблясь на сторону государя. «Муж чести и правды, по словам академика Н. Г. Устрялова, он жестоко осуждал все действия любимцев Софьи». Принял деятельное участие в разгроме мятежников, входил в число ближайших сподвижников Петра, коим поручено было расследование причин и обстоятельств бунта. Присутствовал при допросах, пытках, массовых казнях стрельцов. Во время подготовки второго Азовского похода пожертвовал казне немалые деньги на строительство двух шестидесятипушечных фрегатов, был рекомендован Петром на должность главнокомандующего сухопутными силами, получил звание генералиссимуса. Захворав накануне похода был заменен воеводой А. С. Шеиным, но оставлен в Москве на период отсутствия монарха в должности царского наместника.

Родословная Михаила Алегуковича вывела его прямехонько к старшему сыну Андрею, маршировавшему когда-то с игрушечным ружьем в «потешных» отрядах малолетнего Петра, ставшего впоследствии одним из первых офицеров Преображенского полка. Он-то и положил конец его сомнениям по части корбовского «Дневника».

«Нашел советчика, – слышал он сквозь шелестенье архивных страниц юношески чистый голос – Австрияка какого-то! Меня бы наперед спросил. Мы же с Санькой Бековичем-Черкасским однополчане, палатку офицерскую на двоих делили. А ты – «Корб», «Корб»… Пиши, сочинитель, – приказывал. – Касаемо кражи соврал иноземец. Никто Девлета из семьи насильно не увозил, взят был в аманаты и привезен в Москву полюбовно, по согласию с родителями. Пользы государства для. Как к Голицыным попал? Да просто. Дед его шестиюродный, князь Андрей Камбулатович Черкасский с супругой Анной Васильевной приютили у себя поначалу парня. Своих-то детей бог им не дал, а тут родственник, родная, что ни говори, кровь. Случилось так, что преставился вскорости Андрей Камбулатович, царствие ему небесное, Анна Васильевна осталась одна. Как тут быть? Обратилась тогда вдова («Была, значит, вдова! – пронеслось у него в голове, – не врал Корб!») к двоюродному брату

Борису Алексеевичу Голицыну. Слыхал, небось? Вельможа из знатнейших, бывший дядька царя. Так, мол, и так, поведала, годы мои немолодые, призовет скоро господь. Не позаботиться ли, мол, князюшка о внуке нашем Сашеньке? Юноша добрый, смышленый, в вере благочестив. Умру, говорила, все достояние, какое есть, ему достанется. Так в завещании и написала…Согласился Голицын, – продолжал рассказ, – забрал Девлета. Сделался тот у него в доме навроде сына приемного. В Преображенский полк попал после обращения князя к его царскому величеству – государь в просьбе Борису Алексеевичу не отказал. Первый Санькин обер-офицерский чин прапорщика обмывали мы в кабаке на Неглинной. Бывал, поди? Парамона Кривого кабак. Выпили знатно… Пиши, пиши, – поощрял наблюдая, как он строчет в блокноте. – Дивное перо у тебя, – изумлялся, – и чинить не надо, и чернила само на бумагу льет. Оставь на память коли не жалко: пригодится для писанины какой».

Москва золотоглавая

– Сань, гляди!

– А-а?

– Да не туды! По левую руку!

– Вижу. Людишки простые купаются. Эка невидаль!

– «Людишки»! Ты на молодку глянь, из воды вылазит!

– Чего глядеть? Баба как баба…

– Слепой вы, господин гвардии подпоручик! Вам бы стеклышки на глазах носить. Задница у молодки, гляди! Прям мортира полевая!

– Задница, задница, заладил! Слушать тошно!

– Как это вы, господин гвардии подпоручик, со старшим по чину разговариваете! Мо-олчать! На гауптвахте давно не сиживали? В карцер его! На хлеб и воду! Щенок!

Глазеет черный люд на шагающих вдоль реки веселых гвардейцев, качает головами: бравые до чего молодцы! Хороши собой, разодеты в пух и прах. Кафтаны голубые до колен, штаны с медными пуговицами, шляпы-треуголки с галунами. Богато живет царева гвардия!

День Преображения Господня нонешный год на зависть: небо умытое, в кудрявых облаках, солнышко по-доброму припекает. Истинно праздник Яблочного Спаса! Прихожане, пропев в храмах «Да воссияет и нам, грешным, Свет твой неприступный», отстояв торжественную службу, высыпали на улицы. Шум, крики, веселье кругом. Берег Москвы-реки напротив Кремля усыпан народом. Лежат на травке, закусывают семейно. Пост Успенский нынче ослаблен, церковный устав дозволяет вкушать рыбное: ешь не хочу! Там и тут, поднявшись от льняных скатерок, скинув наспех одежу, бегут к воде сверкая белизной тел оголенные мужики и бабы. Старые и молодые – без разбора. Плещутся в реке, звонко перекликаются, плывут на ту сторону. Веселый праздник Яблочный Спас, хвала Творцу нашему!..

Конец ознакомительного фрагмента.