Плач по Александру
Шрифт:
Х а р и т о н ю к: «И чудненько, договорились. Ты не волнуйся, я сам это дело улажу. Извини, мне уже на ковер».
Они вышли из сарайчика. У него ужасно колотилось сердце. Харитонюк спросил, доведет ли он верблюда один, он судорожно глотнул в ответ. Втроем они добрались до загончика, Харитонюк открыл калитку в соседний двор, громыхнул засовом на глухих воротах.
– Ну, – сказал, – доктор Айболит. Давай! Спрячь его где-нибудь на недельку. Мы, дай бог, к тому времени укатим…
–Торопись, Валя! – волновался старик. – Торопись, мальчик!
Он потянул верблюда за веревку, тот поднялся,
И такая тоска разлилась в душе. «Почему, – спрашивал себя, – я такой несчастный? Сколько на меня навалилось за эти дни! за что? Страдаю тут, – думал, – а другие в стороне!»
Пашка стоял рядом, терся мягким ухом о плечо. Бубенчик на верблюжьей шее тренькал по мозгам. Он развязывал торопясь неподатливый ошейник.
«Гнать Пашку в степь, – решил, – подальше от города! Известно же: верблюды целый месяц могут продержаться без воды. А жратвы в степи навалом!»
Размахнулся, стал хлестать Пашку ошейником по ногам. Верблюд пятился, отворачивал башку, обиженно ревел. Он лупил его куда попало, ненавидел в эти минуты, кричал, не помня себя:
– Иди, гад! Иди же! Иди!
Пашка нехотя затрусил рысцой в сторону базара. Он бежал следом, кидал в него ошметками грязи, они миновали базарную площадь, стены Арка, добежали до Рометанских ворот… Споткнувшись о кочку он упал. Стоял на коленях тяжело дыша, видел: верблюд уходил через створки ворот в посеребренную луной темноту, свободный, как о тогда думал…
Ничего он не спасся. Потому что был не натуральный, а домашний верблюд. Зря радовался.
В городе на каждом углу говорили: какой ужас, верблюда из цирка украли! Вот вам, говорили, бухарские воры, чего хотите из-под носа упрут!
В школе был хипеж: срывался бесплатный утренник. Всем позарез был нужен беглый Пашка. Чтоб его обязательно поймали.
А он сам пришел. Не захотел жить в степи.
В спортивном зале шел цирковой утренник (платный, по пять рублей с рыла) с клоуном, дрессированными собачками, фокусником и старшей из сестер Алтузовых, которая ходила в ту минуту в синих тапочках по проволоке. Открылась боковая дверь, он сжался от предчувствия. В зал заглянул взволнованный Змей Горыныч, Алтузова спрыгнула на пол, все зааплодировали. Завхоз бежал на цыпочках к сидевшнму на скамеечке директору, стал говорить ему что-то на ухо, Алтузова кланялась. Директор аплодируя стал пробираться к окну. Лег на подоконник, отпрянул…
– Товарищи! – закричал ликуя. – Товарищи артисты! Пропажа нашлась!
Весь зал прилип к окнам. Убитый насмерть он смотрел через стекло на школьный двор. Там, у глиняного дувала, лежал на привычном месте ручной верблюд Паша Академик, словно никуда не исчезал. Его увели сразу после утренника, и больше они его не видели.
Перед закрытием цирка состоялся последний матч-реванш Кости с Харитонюком («Борьба решительная, до результата!!!», – сообщала афиша). Костя выглядел в тот вечер настоящим богатырем,
Он смотрел из прохода, как на Костю Цыгана надевали красную чемпионскую ленту с золотыми буквами и думал; вот все и кончилось. Так мечтал, чтобы он победил, держал за него мазу, а теперь, когда это произошло, не было почему-то радости. Жалел побежденного Харитонюка, бедного Пашку, старика-кассира Иосифа Борисовича, вообще, что все так получилось не по-человечески.
После реванша они уехали. Утром бежал в школу, выскочил к минарету Калян: на том месте, где колыхался под ветром цирк-шапито, не было ничего.
Пришла зима, снег валил не переставая, ветер ледяной дул из степи. Днем было темно как в сумерках, на улицах не видно людей. Скучные наступили дни. Собирались у него дома после уроков возле печки-мангалки: Семен, Борька, сосед через улицу Додька. Разговаривали, вспоминали цирк, гадали, когда он опять приедет к ним в Бухару…
При расставании Семанов поинтересовался его литературными делами. Скривил губы услышав про Бековича-Черкасского.
– Заклинило тебя на этом кавказце. О русских гениях писать надо. Кто славу России составил!
– Он и есть русский гений! – горячо возразил он.
– Гений! Войско русское сгубил. Голикова почитай, «Историю Петра».
– Читал. И Голикова, и Ключевского, и других авторов. Все равно первая научно достоверная карта Каспийского моря заслуга Черкасского! И залив Кара-Богаз-Гол открыл он! И доказал, что Аму-Дарья впадает не в Каспийское море, а в Аральское! И никакого войска он не погубил. Погубила экспедицию в Хорезм непомерность задач, которые поставил перед ним не знавший удержу Петр Первый. Все равно, как если бы в наше время мальчишку детсадовского отправили штурмовать Эверест. В летних сандалиях!
– Чепуху городишь! По собственной дурости пропал твой черкес. А, в общем, дело твое, – закончил спор. – Хотел предложить хорошую тему. Вижу, не получится. Соси дальше свою соску. Пожалеешь когда-нибудь…
Юность героя (продолжение)
– Давай убежим, Ильяс?
Сидящий на разостланной бурке юноша смотрит неподвижно вдаль.
Катит внизу за крепостной стеной, курлыкает чуть слышно на галечниковых отмелях умиротворенный Терек. В широкой его пойме, между протоками, мелькают среди желто-зеленых лоскутных участков фигурки работающих людей. Чудно! Терские казаки из соседней слободы, воины каких поискать, горцам в отваге не уступят, вместо того чтобы пировать, веселиться мужской компанией после ратных дел, гостевать друг у друга, ишачат едва выпадет свободная минута с женами и домочадцами на полях и огородах. Кукурузу растят, пшеницу, просо. Денег, вроде бы, им царь платит мало, вот и кормятся собственным трудом что твои крестьяне. Смех, да и только! Зачем, непонятно, джигиту спину гнуть от зари до зари? На коня вскочил, шашка на поясе, винтовка в чехле. Айда в набег за добычей! Табун у соседей угнал, быков, баранов увел. Живи, не скучай!..