Пламя на болотах

Василевская Ванда Львовна

— Смотри-ка, вроде и ученый, а сразу поверил…

— Хо-хо! Пильнюк — он всякого проведет!

— Мужики! А ведь о налогах-то он ничего не говорил?

— Не такой он дурак, чтобы сразу говорить. А вот поедет в город, запишут в книжки, да и пришлют бумажку — плати!

— Ну и Пильнюк, вот голова-то!

— У меня аж дух захватило, как услышал!

— Я сразу сказал: пусть, мол, Пильнюк говорит!

— Ловко придумал! А вылез бы какой дурак, и что бы было?

— Ну ладно, удалось…

Они расходились, довольные. Женщины

тащили обратно в избы поросят и овец. Владек вторично понесся на выгон, предупредить, что можно возвращаться в обычное время. А солнце уже клонилось к закату, и пастухи стали загонять коров к реке. Голодный скот, который едва мог ущипнуть что-нибудь на вытоптанном, тощем лугу, пестрым стадом теснился у брода. С плеском и хлюпаньем входил в реку. Пастухи подгоняли его резкими окриками, тогда он вдруг бросался бегом, из-под копыт разбрызгивая фонтаны. Вся скотина не помещалась на узкой песчаной отмели, выступавшей почти на поверхность воды; коровы, теряя почву под ногами, пускались вплавь, погружаясь по шеи в воду. С шумом и плеском они выбирались на берег, шли всем стадом вверх, к деревне, и там уже разъединялись, сворачивая поодиночке на свои дворы.

— Ольга! Скотина идет! — заорал маленький Петрик, и девушка кинулась открывать ворота. Вбежали четыре худые коровы и сразу стали оглядываться в поисках еды. Одна схватила вязанку соломы, брошенную возле хлева.

Ольга вынесла из избы оцинкованное ведро и подошла к коровам.

— Ну, Пеструшка, Пеструшка, стой, стой…

Она присела, поставила между коленями ведро и потянула за соски. Тоненькая струйка молока зазвенела по жести. Но Пеструшке надоела солома, и она двинулась дальше. Ольга, едва успев схватить ведро, побежала за ней. Корова остановилась у забора.

— Пеструшка, да стой же…

Кустики сорной травы, торчащие по ту сторону забора, задержали корову на несколько минут. Но закончить доение все же не удалось — она опять отправилась на поиски.

— Вот упрямая! Хоть бы минуту постояла! Сколько набегаешься, пока ее выдоишь!

Ольга ходила с ведром за коровами, а они бродили по всему двору в поисках чего-нибудь съедобного. Наконец, ей удалось выдоить последнюю. На дне ведра белело кварты полторы молока.

«Могла бы и мать подоить хоть одну. И спина и ноги заболят, пока их всех выдоишь», — сердито подумала девушка, внося ведро в сени.

В сенях возился Петрик. Он связывал лыком деревянные крылья маленькой ветряной мельницы.

— А где же отец?

— Опять пошел к старосте.

— К старосте? А зачем?

— Не знаю…

С улицы прибежал Семка.

— Ты смотри не испорти мельницы, завтра поставим ее на воде.

— Поставим, — обрадовался ребенок.

— Не знаешь, Семка, зачем отец пошел к старосте?

— Семенюк пошел, и отец с ним. Я и не спрашивал.

А в избе старосты снова было полно народу. Еще больше, чем утром. У стола сидел ехидно ухмыляющийся Хмелянчук.

— Нечего сказать, наделали вы делов, умно,

очень умно….

— А что, разве не умно, а?

— Да ничего. Я как раз пришел к управляющему поговорить о молотилке, вдруг комиссар подъезжает. Управляющий аж побелел. Я думаю, стоит послушать. Строгий человек господин комиссар, очень строгий… Сразу так и насел на управляющего. Крестьяне, говорит, уже подписали протокол. Я слушаю, что будет, а у управляющего руки дрожат. Комиссар и говорит… Собственными ушами слышал, а то, если бы мне кто рассказал, и не поверил бы… «Так вот, господин управляющий, — это комиссар-то говорит, — крестьяне единогласно показали, что пользуются по сервитуту двумястами гектарами… Так что я очень прошу вас не чинить никаких затруднений; никаких проволочек я не допущу». Управляющий прямо обалдел, а потом и говорит: «Зачем же мне чинить препятствия? Действительно, крестьяне пользуются двумястами гектарами».

Мужики удивленно переглянулись.

— Глядите-ка, управляющий-то!

— Подтвердил…

— Умом он тронулся, что ли?

— Ругаем его, ругаем, а все ж он неплохой человек.

— Ну и хорошо. Раз управляющий подтвердил, стало быть, не придут перемеривать.

— Одурели вы, что ли? — со злостью спросил Хмелянчук, и его лисье лицо сморщилось в презрительную гримасу.

— Да что вы людей дураками ругаете? — возмутился Павел. — Заплатим налог только с двухсот гектаров, это, по-вашему, плохо?

— Налог?

— Да вы сами, видно, одурели! Чему так дивитесь? Может, он не для того приехал, чтобы обложить налогом сервитут?

— Для баловства приехал!

— Делать ему нечего было, так он в Ольшины собрался!

Рыжая голова Хмелянчука покачивалась из стороны в сторону. Губы снова искривились.

— Вон как, вон как…

Староста, какой-то странно маленький, весь съежившийся, сидел в углу и не говорил ни слова. Мужики напали на него.

— А что ж вы ничего не говорите?

— По-вашему, ведь все было сделано как надо!

Староста пожал плечами.

— Хмелянчук другое говорит… А мне откуда знать?

— Как другое?

— А вот так, — другое, — вмешался Хмелянчук. — Вы разве не слышали, что с сервитутами собираются покончить?

— Ну, об этом давно уж разговоры идут… Да куда там!.. Может, где в других местах, а у нас?

— Говорили что-то мужики из Кужав, когда ездили луга искать…

— Да, что-то такое говорили…

— Потому и говорили, что сервитутов больше не будет.

— Это как же так?

— Не будет, и все. Все, чем мужики пользовались по сервитутам, будет разделено пополам. Половина достанется деревне, а половина усадьбе.

— Ой ли?

— Наверное знаю. Кое-где это уже и введено, не везде, но введено. Вот и к нам комиссар приехал.

Пильнюк побелел как стенка.

— Так, стало быть… стало быть, он по этому делу…

— То-то и оно-то!

— Так мы, значит, получим половину с двухсот…