Пламя разгорается
Шрифт:
— Хороший день для смерти, — глядя на раскрывающиеся деревенские ворота, сказал Кларк. — Никто не передумал смотреть на представление?
— Пойдем не все, — сказала Марна. — Нужно оставить охрану. На всякий случай…
— Я не останусь! — почти выкрикнул Кларк, потом уже спокойнее добавил: — Вдруг я не прав? Сам хочу в этом убедиться.
— Не останешься, не переживай, — в голосе Марны звучало раздражение. — Рурк, Абель, присматривайте здесь. Хилки, а тебя попрошу посидеть с Ани. Мало ли что там будет. Не дело ребенку на все смотреть. Посидишь? Старик кивнул.
— А почему вы все думаете о худшем? — скривила
— Скажи это тем ребятам, которых мы вчера видели в деревянных костюмах, — прошептала ей на ухо шивера. Со вчерашнего дня деревня преобразилась. Создавалось такое впечатление, что местные, занятые грандиозной уборкой, не спали всю ночь. Грязь и мусор исчезли, словно по волшебству. Если еще вечером пройти по улицам, не запачкав ног, было невозможно, то теперь место жидкой глины занял чистый песок.
— Клянусь станками родительских цехов, — оттопырив нижнюю губу, сказал Гракх, — это не люди, а автоматы. Сразу за воротами, на импровизированной площади, в песке, лежал идеально круглый настил из досок. В воздухе еще пахло деревом. На настиле стояла большая клетка. В ней, скорчившись на полу и прижавшись друг к другу, сидели двое — юноша и девушка. Обоим лет по восемнадцать, не больше.
— Я чувствую страх. Очень сильный… — тихо сказала Дезире. Она шла, опустив голову, опираясь о плечо Марны. Вокруг настила стояли люди. Наверное, их одежды можно назвать праздничными — чистые суконные рубахи и штаны у мужчин, длинные платья у женщин. На ногах плетенная из бересты обувь. Взгляды исподлобья, но не сказать, чтобы неприязненные. Скорее, удивленно-испуганные.
— Мы точно не лишние? — озираясь, спросила Свельса. — У меня ощущение, как будто в чужую спальню заглянули.
— Так пригласили, — подмигнула ей шивера. — И, знаешь, подсматривать тоже очень интересно. Поверь…
— Проходите, добрые путники! — услышали они голос Антония.
Преподобный стоял перед той частью самолета, которая использовалась в качестве храма. Сегодня он нарядился в белоснежную мантию до пят, расшитую красными и желтыми нитями. Орнамент из переплетающихся ломаных линей затрагивал широкие рукава, пояс и плотно обхватывающий горло воротник. На спине и груди золотом сияли кресты с расходящимися во все стороны лучами. На голове красовался высокий колпак, в основании обмотанный чем-то вроде полотенца. В руках он держал посох: длинный, резной, с маленьким крестиком на оголовье.
По правую руку преподобного стоял Михаил. Он тоже сменил одежду: светло-серая, без узоров, мантия, серый колпак. Путь от храма до настила был усыпан травами и зернами.
— Все в сборе! — Михаил поднял руки к небу. — Господь благоволит нам, ибо смотрит незамутненными очами на рабов своих. Внемлите же гласу Божьему! Услышьте плач его по детям своим, ибо запутались они в грехах своих. Мы, избранные перстом его, должны хранить оставленные нам заветы, почитать их, следовать им.
Ибо сказано: нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы. Замолчав, он перекрестился. Внимавшие ему жители последовали примеру. Преподобный Антоний ступал чинно. Перед ним склонялись, он же изредка кивал в ответ. Вскоре все жители стояли на коленях. Все, кроме двоих, запертых в железной клетке. Они, напротив, поднялись на ноги.
— Братья и сестры! — громогласно начал он. Люди поднялись с колен.
— Всем нам ведомо, какие ужасы творятся за границами Земли Обетованной. Одобрительный гул.
— В землях, от которых Господь отвернул свой взор, нет места благодетели. Там царит мрак и хаос. Немногие уцелевшие бегут сюда. Тому пример — наши гости, — он выразительно посмотрел на общину Марны. — Они, неся в душах слабый огонь надежды, нашли верный путь. Просите — и дано будет вам. Ищите — и найдете. Стучите — и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.
— Скажи чего-нибудь, — уголком рта прошептал Кэр. — Смотри, ждут… Марна сглотнула. Она и подумать не могла, что членам ее общины предстоит выступить не только в качестве зрителей, но и участников.
— Мы очень рады, что смогли добраться досюда, — сказала она, чувствуя себя не в своей тарелке. На губах преподобного появилась одобрительная улыбка.
— В то время, как на севере вскрылся адский нарыв, сквозь который орда демонов устремилась в наш мир! В то время, как на юге и востоке царят разброд и анархия! И даже самопожертвование инквизиторов уже не приносит должного облегчения! — голос Антония набрал силу. — В наших рядах еще находятся те, кто отвергает ученье Божие. Эти люди живут с нами бок о бок, преломляют один хлеб, молятся!.. Но в ночной тиши предаются греховным утехам! По толпе прокатился недовольный гул, послышались оскорбительные выкрики, проклятья.
— Тиши, братья и сестры! — преподобный примиряюще поднял руки. — Все мы знаем десять заповедей. Когда-то во спасение их получили наши пращуры. Теперь вопрошаю я: о чем гласит седьмая заповедь?! — он резко повернулся к замершим в клетке. — Отвечайте!
— Не прелюбодействуй, — еле слышно прошептала девушка.
— Не прелюбодействуй! — прогремел вслед за ней Антоний. — Если мы будем попустительствовать грехопадению и разврату, потеряем последнюю надежду на искупление грехов отцов наших и дедов. Господь отвернется от возлюбленных чад своих! А потому вопрошаю я снова: хотите ли вы этого?!
— Нет! Не хотим! — раздалось из толпы. Люди махали руками, плевали под ноги. — Отрешить их! Отрешить…
— Я не поняла, — поморщилась шивера. — За что их так?
— Переспали, — бросил Кэр.
— И?
— И все. Грех это, нельзя. Наверняка просто любовники. В законный брак не вступали.
— Не обижайтесь, но люди все такие… такие… — она развела руками, не в силах подобрать отражающего все ее возмущение слова.
— Это жестоко, — сказала Дезире. Ее рука сжалась на плече Марны. — Этого нельзя допустить. Они чисты.
— Мы не можем диктовать, как им поступить, — процедила та.
— Не в устрашение вершим суд праведный! — продолжал преподобный. — Но в усмирение мыслей греховных, усмирения плоти. Ибо плоть слаба, но через нее мы начинаем постигать промысел Божий. Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял! Да будет имя Господне благословенно! Должно ли нам горевать по душам падших? И скажу я: должно! Плоть — бренна, но вечна душа. И наша с вами цель — спасти души заблудших овец. Как — спросите вы?