Пламя возмездия
Шрифт:
– Если можно так выразиться.
9
Четверг, 24 июня 1898 года
Лондон, 10 часов утра
Хорошей погоды как не бывало – по стеклам окон Зала компаньонов струились потоки воды. В Лондоне хлестал дождь. Сырость, казалось, просачивалась через толстые стены.
– Проклятый дождь, – бормотал Чарльз. – Мерзкий проклятый дождь.
Остальные воздержались от комментариев на тему погоды. Все понимали, что эти проклятья
Норман откупорил бутылку шерри. Хлопок пробки прозвучал неуместно громко в зале, где повисла напряженная тишина. Конечно, в банке было достаточно обслуживающего персонала, среди них имелся и официант – случаи приема очень важных персон в банке были нередки и нередко при этом приходилось откупоривать бутылки. Но существовало одно непреложное правило – никаких посторонних, если они собирались в Зале компаньонов.
– Генри, – пробормотал Норман, подавая брату большой бокал амонтильядо.
Генри принял его из рук Нормана, но пить не стал, дожидаясь, пока не будет налито остальным. Норман по очереди подал бокалы своим сыновьям, сначала Чарльзу, потом Тимоти. Затем, наполнив свой, поднял его.
– Ура!
– Не думаю, чтобы сегодня был повод для криков «ура», – процедил Тимоти.
Ни Чарльз, ни Генри не поддержали его, и вообще можно было подумать, что его не услышали. Они поддержали Нормана. – Ура! Шерри, который они лили, был нового разлива, это был плод многолетних исканий одного винодела из Хереса, смесь, которая сначала выдерживалась в течение пятнадцати лет в дубовых бочках, специально завозимых из Калифорнии. Вино выхаживалось с той же любовью и заботой, с какой мать растит дитя. Херес был мягкий, утонченно-нежный, после него во рту оставался характерный привкус орехов.
– Великолепно, – восхищался Норман. – Руэс превзошел самого себя. Надо бы ему отписать. – Он повернулся к своему младшему сыну. – Ты, кажется, что-то хотел сказать?
– Я сказал, что наше сегодняшнее положение не очень-то располагает к самовосхвалению. Амонтильядо не в счет.
– Значит, ты со мной согласен? – негромко спросил Норман. Тимоти недоуменно посмотрел на него. – Я имею в виду шерри, – пояснил его отец. – Ведь Руэсу нет равных, разве не так?
– Шерри несравненный, – согласился Тимоти. – Но вряд ли мы собрались здесь рассуждать о его Достоинствах. Или, может, я ошибаюсь?
– Понимаю, к чему ты клонишь. Но, может быть, ты мне скажешь, какова истинная цель нашего собрания?
– Обсудить наше положение, отец. Я бы еще добавил: наше ужасное положение.
– Вот оно что, ну да. – Норман засунул большие пальцы за жилет и откинулся на спинку кресла. Но ведь нам и раньше приходилось оказываться в подобном положении. И мы всегда из него выбирались.
Чарльз с беспокойством смотрел то на младшего брата, то на отца. Эта наигранная вежливость между ними могла предвещать только бурю. Но из-за чего копья ломать? По сравнению с их прежними проблемами этот парагвайский заем был не таким уж и опасным.
– Ты уже переговорил с дядюшкой Джемми? – обратился он к отцу.
– Нет, ты забываешь, что у них в Уэстлэйке нет телефона.
– Я думал, он приедет в город.
– С какой стати? – Норман
– Я подумал, что… – Чарльз не договорил.
– Нет, здесь его нет и приезжать он не имеет намерений.
Сегодня с утренней почтой он прислал мне записку, что остается там, у себя, на севере, со своими розами.
Генри принялся искать что-то в стопке бумаг, которые он прихватил с собой на эту встречу.
– Продано одиннадцать с половиной процентов облигаций, – объявил он.
– Да, Генри, мы знаем.
Генри посмотрел на своего младшего брата. Норман занял место председательствующего за столом. Он всегда это делал, когда Джемми отсутствовал. Строго говоря, председательствовать должен был Генри, но Генри никогда не рвался в управляющие.
– Что же мы собираемся предпринять? – вопрошал Генри с гневным блеском в глазах.
– Да не паникуй ты, ради Христа! – взорвался Норман. – Что должны предпринять, то и предпримем. И не надо смотреть на меня так, будто я собираюсь тебе пулю в лоб пустить.
– Но ведь я знал, знал, что все именно так и будет, – шептал Генри. – У меня было предчувствие, что этот заем до добра не доведет. Вероятно, мне следовало подыскать для вас более весомые аргументы и действовать более настойчиво. Я был обязан вас переубедить.
– Это не твоя вина, Генри, – Норман коснулся его плеча. – Ты высказал свою точку зрения, и она была отвергнута большинством. И посему, забудь об этом.
Тимоти потянулся за бутылкой шерри и, доливая в бокал своего дяди вина, обратился к отцу.
– Что ты предлагаешь? Что мы должны делать?
– Ничего.
Три пары глаз непонимающе смотрели на него.
– Ты сказал «ничего», отец? – спросил Чарльз. – Ничего?
– Ты правильно меня понял – ничего.
– Но…
– Никаких «но», – прервал его Норман. – Первое: облигации по-прежнему будут продаваться. Мы будем их продавать и они, в конце концов, пойдут, если, конечно, еще какой-нибудь щелкопер не станет будоражить его святейшество общественное мнение. Второе: заем должен выплачиваться раз в шесть месяцев в течение двух лет, значит, четыре раза. Первая выплата Парагваю должна быть осуществлена по истечении тридцати дней, иными словами, через месяц.
– Полмиллиона фунтов стерлингов, минус проценты – двенадцать процентов, что составит шестьдесят тысяч… – Тимоти торопливо царапал на листке бумаги цифры, будто эти суммы стали им известны лишь сейчас. – Следовательно, нам предстоит выплатить четыреста сорок тысяч через тридцать дней. – Он повернулся к своему брату. – Каково положение с наличными, Чарльз? Сколько мы сможем выплатить?
– Не очень много.
– Сколько? Чарли, дорогой мой, сколько это будет в цифрах?
Норман молчал, он не сводил глаз с Тимоти. В какую игру ты играешь, Тимоти? – задавал он себе вопрос. Ведь я знаю, что играешь, сын. И с этими фениями ты спутался не ради борьбы за независимость Ирландии. По тебе эта Ирландия пускай хоть на дно морское опустится. В какую же игру ты играешь?