План D накануне
Шрифт:
На другой день он спустился сам, под дулом приковал нас наручниками к вентилям и начал обыск. Я с жадностью перенимал все его движения, как склонялась голова в шлеме с маркировкой Heers, надо думать, он тяжёлый и крепкий, как он ходил и хмурил брови, тупой как глобус, тубус для фильтров к противогазу бил в ляжку, подволакивал обе ноги, куртка М-35 нараспах, анус его и межножье сжигал жар, форменные брюки Steingrau уничтожали желание жить, в идею он уже не верил. Фиаско, надзиратель очень зол, несколько раз ударил Жана и нас с Евгением и убрался.
Весь следующий день он отсутствовал, как и свежий воздух, а от этого чрезвычайно путались мысли. Но мы были рады и тому, что давеча он соизволил снять с нас оковы, что, вообще-то, в очередной
Явился на третий, весь не в себе, в необычайной ярости, не думая ни о каких мерах, автомат болтался через плечо, как авоська, даже не направленный в нашу сторону, так и хотел крикнуть ему: прострели всем нам ноги, а потом уже приступай. Но он был одержим лишь одним желанием найти страницы и совместить их со своей поражённой промежностью, проклятый дристун.
Родился, небось, в 15-м году, сразу после «Атаки мертвецов», формировал ход своих мыслей и закладывал решимость в кайзеровской Германии, в Веймарской республике при Эберте уже пошаливал, но так, безыдейно, чуть не смотал в Африку, чуть не вступил в НСДАП, чуть не пошёл в рейхсвер, жал стоя на Баденской химической фабрике, мать уже не чаяла внуков в его двадцать пять, хоть бы не сел, прибился на верфь Lurssen, дядя похлопотал, до войны работал в Лимвердере, там, видимо, осознал всю прелесть приспособленчества, да и понятно уже, что в Берлине обосновались плотно, если воду не мутить с кем посильнее, то вообще навсегда, а они-то саму Германию хотят раскрутить на главенство, приуготовляются, таким можно послужить, словом, дерьмовый немец. Безалаберность его и сгубила, и дискредитировала в его лице весь пучок правых идеологий, но не сбила меня с Моего Пути.
Евгений, оказавшийся очень лихим человеком, едва сраный фашик повернулся спиной, набросился и, ударив его по голове, схватился за автомат, немец не выключился из борьбы, но американец тут же со всем и покончил, сметя в ведро очередную биографийку.
В тральщике мы сидели два месяца. Сейчас же со мною всё хорошо, несу службу в том же месте, где был до плена.
Галчонок, ещё прошу тебя сфотографироваться вместе с Серёжкой и свастикой и прислать мне карточку, а также, по возможности, карточку мамы в форме инструктора гитлерюгенда.
Целую вас всех и очень люблю.
Евгений Пантелеймонов.
— А между тем, уважаемые радиослушатели, кое-куда кое от кого поступили и жалобы, и не только на предмет личности вашего покорного слуги. Мы, оказывается, многих задели своим невинным и монотонным бубнежом, ставящим под сомнение справедливость текущего положения дел. Ну вот, например, некто Аглая С. прислала в соответствующий Комитет девяносто шесть обращений с практически одинаковым текстом: «Иегова Ослушник заповедовал нам бить своих, чтоб чужие боялись, а Флор и Лавр Окольносмотрящие — бить чужих, когда свои все сдохнут от побоев. Так вот, я как неполная жрица Бармалейской церкви на искусственном пару заявляю, что пятьсот шестьдесят ходящих подо мной послушников получат прямой приказ действовать, если радиовещание с полей атеистической кампании и радиовещание в принципе не будет прекращено». Или вот, любопытный образчик угрозы, которая не подлежит уголовному наказанию, потому что первое — для этого она должна вызывать в угрожаемом страх, опасение; второе — угрожающий должен обладать ресурсами для воплощения угрозы в жизнь; черница Примадонна из Клеточного скита в Отдел внешних связей Низкокровавого митрополичьего округа: «Передайте ему и всему коллективу, что, на свет они полетят или на тьму, везде будет ждать одиннадцатый легион ходячих мертвецов с самыми серьёзными намерениями». Или вот, какой-то джентльмен, пожелавший остаться инкогнито, публикует в газете «Реклама» следующие лозунги: «Хочешь остаться в загробной жизни без внимания? Тогда присоединяйся к атеистической кампании». «Хочешь, чтобы некого было в Ад за пивом послать? Тогда продолжай
По команде ультразвуком русские восстали из земли, размётывая дёрн, побежали на врага, работая пустыми ладонями, не сжатыми, ускоряя все свои движения, с каменными лицами и полнящимися ненавистью глазами. Наблюдающим это французам всё сразу предстало монохромным. Преобладали оттенки сырой земли и замаранных травой синих уланских мундиров. Другой отряд появился из бора слева, приземлился на ноги перед товарищами и усилил волну. С места в карьер, ещё было слышно, как стволы со свистом разгибаются; кубические сажени азотно-кислородной смеси вдруг сделались полны партизан. Справа появился табун, одни вороные, будут топтать всё подряд, а если нет? а если их и не перестрелять, и почему до сих пор никто не стреляет? Оглядывались друг на друга, гренадёры на драгунов, устаёт ли их удивлять Россия? За двадцать шагов партизаны достали пузыри со схваченными бечёвкой горлами, швырнули в них, всё долетело, взорвалось, и стало понятно, что внутри нечто смрадное, по-маленькому напополам с по-большому, кони почуяли вонь и начали отворачивать.
После всего на своде неба, проглядывавшего сквозь лабиринты ветвей, зажигались талые, неверные звёзды. Вечерело, как, бывало, уютно вечерело при домах всех, кто задумался об этом тогда; у каждого имелся свой уголок в душе, куда ничто из теперешней жизни не допускалось. Партизанский бивак разбит в лесу, и это, кажется, уже пик их карьеры. Выйти в поле они не спешили, ожидая вестей о разворачивавшихся на военном поприще делах. В сторону Москвы, на Волоколамск и Звенигород отправили гонцов.
Он не двигался, не желал хоть частью вылезать из нагретого одеяла, коловшего шею, однако знал, что вскоре это произойдёт. Между двух казаков, поднятый в воздух, граф перебирал ногами, глядя на него с мольбой. Уже здесь, в сердце движения, шёл по его следам, интересно, как скоро он пустился в путь и как долго здесь кружил? Он ли ему говорил, что родственник Вадбольского или кого-то из отряда? С определённого часа, не так давно, всё как-то смешалось.
По приходу часовые доложили — неподалёку на северо-востоке замечен крестьянский отряд, шарящийся, самого худшего пошиба. Не одного ли поля ягоды с ними этот? Он начал сильно подозревать обман. С народной моцией у них сейчас вошли в силу серьёзные контры. В тяжкий для отечества час приходилось и на это лавирование отвлекаться. Нет, точно, их разведчик, только с большим мороком в голове, может, поэтому он к ним и прибился?
Крестьяне пытались добывать побольше фуража и убивать побольше кирасиров, это давно о них было выведено, но в последние месяцы кто-то нашептал им мысль о присвоении славы. Прошло совсем ничего, и она уже являлась для этих тёмных людей средоточием внимания на глубоко личных переживаниях со всеми вытекающими. Это же надо, провести тёмный пласт русской орды через психологически обоснованные ужасы, то бишь последствия бездействия, начав подбивать во здравие, но уйдя намного дальше в теории. И вот партизаны из военного блока и шайки народных масс, одинаково жертвующие собой против французов, были теперь не по одну сторону.
— Отставить, — он поднялся. — Qu'est-ce qui vous amene ici [349]? — устало, протягивая руки к костру.
— Je… j’ai vraiment besoin de parler a quelqu’un, et il y a un silence si pressant tout autour, la neige est si oppressante [350]…
Милая Нюка!
Первым делом торжественно сообщаю тебе, что скоро ты станешь женою старшего лейтенанта. Меня спустя сто двадцать четыре месяца после подвига представили к присвоению очередного воинского звания, после которого время течёт ещё медленнее, но всё равно неостановимо. Мы ещё можем их опередить, по той же причине, по какой конвертируемые процессы и приводят к неконвертируемым явлениям.