Пластмассовый космонавт

Кротков Антон Павлович

Дружкам Кулика рассказ понравился. Павел же лишь снисходительно хмыкнул: в целом неплохой ему достался ведомый, вот только заливать и выпендриваться уж больно горазд!

После перерыва слово взял генерал Камчатов:

– Я спокоен за этот полёт, товарищи. Этим офицерам действительно не надо напоминать о долге. Командир основного экипажа – боевой лётчик. Два года назад во время испытаний нового реактивного двигателя гвардии подполковник Павел Беркут отказался катапультировать, и с огромным риском посадил горящий самолёт, чтобы конструкторам легче было устранить технический изъян. Тогда он получил серьёзные ожоги, многие думали, что его спишут с лётной работы, а он уже через три месяца вернулся в строй. Вот какой это лётчик! Если вдруг

война, то лучшего ведомого мне не найти. Он настоящий советский человек, и коммунист!

При упоминании того случая Павел невольно внутренне сжался. Ведь он тогда едва не погиб. Вообще-то машина была хорошая, но на тот момент ещё слишком «сырая» со множеством дефектов. Но в том-то и состоит работа испытателя, что ему часто приходиться учить перспективный самолёт летать, попутно помогая конструкторам избавлять только рождённый в их КБ истребитель или бомбардировщик от «детских болезней». Один из таких дефектов едва не стоил ему жизни….

Павел будто снова пережил тот тревожный день. В ушах зазвучал мелодичный женский голос, невозмутимо предупреждающий о пожаре. Голос системы бортового контроллера раз за разом предлагал ему катапультироваться. В конце концов он так достал своей приветливой заботливостью, что Павел не выдержал и огрызнулся в ответ на очередное предложение покинуть горящую машину:

– Да заткнись же ты наконец!

Мало того, что в тот день он возвращался на аэродром, волоча за собой с высоты двенадцать километров густой шлейф чёрного дыма, и что спину начинало всерьёз припекать от пожирающего хвост самолёта пламени, так ещё у самой земли горящий самолёт начал предательски рыскать по курсу, что не предвещало ничего хорошего!

– Разворот под девяносто, я на подходе, – подробно проговаривал все свои действия пилот, зная о том, что работают магнитофоны голосового регистратора и ведётся запись на несгораемую проволоку, которая даже в случае его гибели поможет инженерам восстановить хронологию последних минут полёта. – Система бортового пожаротушения отработала, но сбить пламя не смогла. Текущие повреждения от пожара оцениваю примерно в 22 %. Пытаюсь дотянуть до полосы. Температура в двигателях, отсеке ЭВМ и в кабине растёт, за последние полторы минуты приборы зарегистрировали резкий скачок. Предполагаю, что у меня может и не получиться…

На земле тоже вели запись происходящего в воздухе, но из-за пожара бортовая радиостанция работала всё хуже и хуже, помехи мешали диспетчерам слышать его.

– Повторите, полста-первый, как у вас ситуация?

– Нормальная ситуация…горю…и дымлю. Но в любом случае, готовьте технику, встреча обещает быть жаркой.

Это был предпоследний вираж перед заходом на полосу. Осталось вывести истребитель на глиссаду, а дальше, плавно скользя, словно с пологой горы, он сядет и сам. Но в этот момент всё резко пошло в разлёт – самолёт вдруг начал заваливаться на левое крыло, грозя перевернуться. Двигать ручкой и педалями было бесполезно – команды не проходили, бортовая ЭВМ окончательно спеклась. Как опытный лётчик, Беркут сразу определил, что пламя повредило проводку системы управления механизацией крыла – закрылками и элеронами, – отчего закрылок заклинило намертво. «Зажевало», как у них принято говорить. Накрылось управление по тангажу, а значит скоро и ему крышка. Прыгать теперь уже поздно – слишком малая высота исключала возможность удачного катапультироваться.

От безысходности пришлось пойти на крайний риск – садиться коряво, с ходу, в общем, как получится. Вырубив левый двигатель, одновременно он до упора поднял обороты на правом, и сразу резко вниз! Пошёл к земле по очень крутой траектории, выполнив лишь два небольших манёвра, чтобы хоть немного погасить вертикальную скорость.

Посадкой это можно было назвать с большой натяжкой, более подходящее определение тому, что тогда произошло на его любимой взлётно-посадочной полосе № 4 было «падение». К счастью шасси выдержали чудовищный удар по бетонке и хребет его тоже, хотя в позвоночнике что-то хрустнуло. От чудовищной перегрузки лётчик на несколько секунд потерял сознание. Но это всё равно ничего теперь не решало, ибо неуправляемая

машина неслась вдоль по бетонке и притормозить её было невозможно. В последний момент пилот выпустил тормозной парашют, но в огненном шлейфе купол почти сразу «испарился». Скорость была такая, что самолёт вынесло за полосу. Подрубив плоскостями молодые деревца, истребитель ткнулся носом в насыпной бруствер. В считанные секунды огонь охватил самолёт почти полностью. Краем сознания Беркут слышал сирены спешащих пожарных машин, но они ещё были очень далеко: пока доедут, он сгорит.

На его глазах, как в замедленной съёмке в огромном киле на месте метровой красной звезды образовалась дыра в расплавленном металле и вскоре хвост отвалился от фюзеляжа. На чью-то помощь рассчитывать не приходилось, пришлось самому выбираться из раскалённой кабины, пробиваться сквозь бушующее пламя. И он сделал это, к изумлению спасателей, которые не ожидали, что кто-то может выползти из десятиметрового костра и чёрного едкого дыма. Словно из ада выбрался – с чёрным, как у негра лицом, в дымящейся шкуре комбинезона. Должно быть видок у него тогда был ещё тот! Павел как сейчас видел совершенно обалдевшие лица спасателей. Лишь, когда он сам себя спас, прибывшие пожарные начали заливать огромный костёр пеной.

В медсанчасти у него диагностировали перелом челюсти, левого голеностопа и травму колена. Но опасней всего были серьёзные ожоги спины и частично ног. А то, что попутно у него четыре зуба раскрошились, из носа и ушей – короче, из «всех дыр» сочилась кровь, полопались мелкие сосуды в глазах и мелкие кровоизлияния были почти по всему телу, так это были сущие пустяки. Врачи удивлялись, как с такими травмами он смог самостоятельно выбраться из кабины. Да он и сам не очень-то это понимал, была у него лишь одна версия… Пришлось признаться медикам по пути в операционную, что прежде чем попытаться выбраться, он залпом выпил бутылку коньяка. Замалчивать этот факт было бесполезно, от героя за версту несло спиртягой. Так уж случайно вышло, что перед взлётом по пути к самолёту Павел случайно встретил знакомого пилота, пригнавшего свою крылатую машину с Кавказа, и тот сунул ему в качестве восточного сувенира бутылку дагестанского коньяка. Этот коньяк в конченом итоге, вероятно, и спас ему жизнь.

Обычно после такого лётного происшествия под списание идут и лётчик, и самолёт. Но он каким-то образом выздоровел и смог вернуться к лётной работе. Здоровье тогда ещё позволяло. Хотя, кто знает, возможно именно тогда в его организме возникла серьёзная трещина, которая привела к нынешним проблемам…

…В самом конце партийного собрания в класс заглянул полковник Филиппов из штаба войсковой части и сообщил, что в Звёздный городок приехал сам руководитель ОКБ-52 академик Чаломеев. После смерти Королёва он считался самым авторитетным ракетным конструктором. Зачем-то ему понадобилось встретиться с космонавтами, хотя пока экипажи продолжали летать в космос на изделиях королёвской «фирмы». Но, видимо, в воздухе уже витали какие-то важные перемены.

На первый взгляд знаменитый соратник и одновременно главный конкурент великого Королёва не производил впечатления стального наркома сталинского типа, каким, например, были сам Сергей Павлович или ещё один член «триумвирата великих» Валентин Глушаков.

Рыхлый старикан в заношенной кепочке простого работяги, вроде ничего особенного. Однако, внешний вид Чаломеева был обманчив. Это был очень хитрый и жёсткий деятель.

Разговор с конструктором происходил в учебном зале Центра подготовки космонавтов. Естественно, космонавтов больше всего интересовали лунные перспективы.

– Уверен, что Н-1 не полетит, – почти сразу заявил Чаломеев, наплевав на все этические законы. – Авантюра всё это…

Беркут был поражён, ведь гигантская лунная ракета была главным наследием великого Королёва, а Чаломеев говорил о ней с нескрываемым презрением, как о почти шарлатанском проекте. Он не слишком вдавался в технические подробности, сказал только, что синхронизировать работу двадцати четырёх двигателей – задача неподъёмная, а там ещё интерференция истекающих из сопел на сверхзвуковой скорости газов…