Плавни
Шрифт:
— Нет, не можно так спать. И що вин думае, тот клятый волк — Ванька вытащил из–под изголовья карабин и, взяв его за дуло, как палку, пошел на волка. На улице зло взвизгнули кони и послышался неосторожный окрик коновода.
Ванька отскочил к возу, на ходу выстрелив в забор. Пуля, пробив доску, свистнула возле Тимкиного уха. Раздались выстрелы, с грохотом рвались ручные гранаты, бежали с винтовками наперевес люди.
Перепрыгнув через забор, Тимка тоже куда–то бежал и даже стрелял. Пришел он в себя, лишь когда стихла стрельба и сотня собралась
Казаки с хмурыми лицами клали на подводы трупы убитых бандитов.
Тимка словно во сне видел, что среди них лежал Ванька Храп. Лицо его было залито кровью, правая рука неестественно подогнута за спину.
Тимка медленно подошел к телеге, поправил другу руку и, стиснув зубы, устало побрел к своему Котенку.
По приезде в станицу Хмель явился к начальнику гарнизона.
— Захватили?
— Перебил весь отряд, товарищ Петров.
— Отря–яд!.. — вспылил Петров. — Пока вы сражались с разведкой Гая, он занял Канеловскую, вырубил наш продотряд и взвод местного гарнизона и расстрелял двух членов ревкома. Идите. Утром выступаем в Канеловскую.
Поп Кирилл, подвижной старик в зеленой шелковой рясе, суетился в столовой возле накрытого стола. Сегодня он принимал у себя не совсем обычных гостей.
Гости уже уселись в зале, закрыв за собой дверь Начальник гарнизона Петров, на правах хозяина станицы старался развлечь их, но разговор явно не клеился. Все нетерпеливо ждали Алгина. Каждому хотелось поскорей увидеть этого таинственного генерала, присланного самим Врангелем поднять восстание на Кубани
Грузный, с крупными чертами лица, полковник Рябоконь, ничем не отличавшийся по одежде от хуторских хлеборобов, отвел в угол смуглого черноволосого человека с карими мечтательными глазами и, взяв его за узкий пояс, перетягивающий синюю черкеску, допытывался:
— Ты мне, Гай, не балакай, и слухать не хочу, что ты генерала того не бачил!
У Гая черные усы опущены книзу, а на подвижном лице выражение заговорщика. Он наклонился к Рябоконю и стал шептать ему что–то на ухо. Рябоконь затрясся от хохота, схватившись ладонями за бока.
К ним подошел рыжеватый высокий командир в защитной гимнастерке, с бритым лицом и холодным взглядом светло–серых глаз. Казалось, его ничто не интересовало, ничто не могло взволновать. При его приближении Рябоконь перестал смеяться. Продолжавший о чем–то тихонько рассказывать Рябоконю Гай также замолк.
— Я помешал?
— Что вы, полковник, нисколько! — поспешил ответить Рябоконь.
Полковник Дрофа постоял, словно обдумывая что–то, потом молча отошел. Рябоконь кивнул в его сторону кудлатой головой и развел смущенно руками.
— Вот вражина… Как взглянет, так ровно кто ледяной водой обольет.
Гай задумчиво проговорил:
— Боевой командир, золотое оружие за храбрость имеет… Жесток только чересчур.
Дрофа устало зевнул и направился к маленькому диванчику, на котором сидели Сухенко и Петров. Сухенко хотел подвинуться, но Дрофа остановил его жестом руки.
— Не беспокойтесь. Я только хотел
На красивом, немного нагловатом лице Сухенко отразилось удивление:
— Как кто, полковник? Конечно, моя конвойная сотня. Я думаю, этого достаточно?
— Вам видней… Что до меня, то я не люблю неожиданностей.
Сухенко пожал плечами и посмотрел на Петрова. Тот хотел что–то сказать, но в это время дверь приоткрылась и в комнату, несколько боком, вошел маленький, худой старичок в старом замасленном френчике.
Петров вскочил и торжественным тоном произнес:
— Господа, прошу встать! Перед вами командующий повстанческими войсками на Кубани, генерал–лейтенант Алгин.
Старичок любезно улыбнулся, пожимая каждому руку. Дойдя до комбрига Сухенко, он отечески обнял его и трижды поцеловал.
— Я очень рад видеть вас, господин полковник. Барон Врангель просил передать вам, что он глубоко верит в доблесть и преданность как вашу, так и всей вашей бригады и поручает вам сформировать из нее дивизию под вашим командованием.
Обращаясь ко всем, генерал пошутил:
— Прошу прощенья, господа. Я так спешил на сегодняшнее совещание, что не успел переодеться в парадную форму.
Несмотря на свой неказистый вид, генерал очень понравился гостям. Он подробно расспрашивал полковника Рябоконя о его отряде, комбрига Сухенко о присланных в его бригаду комиссарах, сыпал остротами и смеялся.
Не прошло и получаса, как генерал обворожил всех, всецело завладев вниманием своих собеседников. Он рассказал им о положении в Крыму, помощи Англии и Франции и незаметно перешел к местным темам.
— Вы, возможно, будете удивлены, господа, если я скажу вам, что сегодняшнее совещание командиров я созвал для того, чтобы обсудить моральное состояние наших отрядов… Этот важнейший вопрос я выдвигаю на первое место и считаю необходимым обсудить его прежде выработки плана оперативных действий. Напоминаю, что большинство наших казаков было мобилизовано против красных в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Многие из них до сих пор не были дома, а прямо с фронта попали в плавни. Не разбегаются они от нас потому только, что смертельно боятся кары за борьбу против большевиков. А помани их большевики к себе и они побегут к ним толпами. К сожалению лишь меньшая часть наших казаков по–настоящему ненавидит большевиков и будет драться с ними не на жизнь, а на смерть. А необходимо, чтобы большая часть казаков была крепко настроена против большевиков.
Этого должны добиться во что бы то ни стало — и быстро. Кто хочет высказаться, прошу.
С минуту длилось томительное молчание. Генерал неодобрительно покачал головой.
— Говори.
— Бандиты семью Бацуна вырезали. Всех — и грудных. А самому звезды повырезали и — на тополь…
Комиссар заметно отрезвел.
— Чего же ты молчал! Вот гады! Нет, это им так не пройдет! — Он вскочил на ноги, но сейчас же снова рухнул на кровать. — Ой, голову ломит!.. Что же теперь делать, Ваня?