Плавни

Крамаренко Борис Алексеевич

Тимка, доехав до перекрестка, нехотя повернул коня и резко потянул к себе повод.

— Дядя Квак, куда вы? Нам же направо надо! — Но тот продолжал ехать вперед, как будто он оглох и не слышал Тимкиного оклика. Озадаченный Тимка повернул коня и галопом догнал Квака.

— Дядя Квак!

— Молчи, сосунок… едем правильно.

— Как «правильно», да то ж дорога на Деркачихин хутор!

— Нам туда и надо.

Тимку словно варом обдало. Он крутнул Котенка в сторону и выхватил наган, сам не зная, что сделает в следующее мгновение. Его уши резанул насмешливый голос Квака:

— Дюже не торопись, господин урядник, курком щелкать.

Я того же болота, що и ты.

Квак пригнулся и хорошо сделал. Пуля свистнула где–то совсем близко.

— Не стреляй! Мать… в бога… христа!.. Я же свой, понимаешь, свой! — И увидев, что Тимка целится ему в голову, выпрямился и поднял кверху обе руки.

— Що ж, бей, ежели хочешь!

Это несколько отрезвило Тимку, и он, держа наган наготове, подъехал к Кваку.

— Тебя кто послал?

— Никто, сам вызвался, когда Бабич выкликал охотников с нашего взвода тебя сопровождать. Догадался, в какую беду попасть можешь.

Тимка спрятал наган и, все еще недоверчиво смотря на Квака, протянул ему руку.

— Спасибо.

Квак сделал вид, что не заметил протянутой руки, и тронул коня.

— Добре… едем… время–то идет.

Они снова поехали рядом. Тимка знал, что Квак красный партизан и служит в гарнизоне со дня его организации. Еще третьего дня Бабич ставил Квака в пример всей сотне, как хорошего, дисциплинированного бойца. И теперь в Тимкином сознании совсем не укладывалось, — как мог красный партизан и лучший боец гарнизона, Василий Квак, стать на их сторону? А Квак, очевидно, догадавшись, о чем думает Тимка, невесело усмехнулся в русую, тронутую сединой бородку:

— Эх, Тимка, Тимка! Ничего ты не знаешь…

Квак свернул еще одну цигарку и, раскурив ее от окурка, затянулся дымом. Их лошади с рыси перешли на шаг. Квак протянул Тимке кисет.

— На, урядник, закури. Не хочешь? Ну не кури, а то голос спортишь. — И, как будто продолжая уже начатый рассказ, проговорил: — Ну, значит, вот… Отступил это я с отрядом в восемнадцатом году из станицы. Шли мы на Новороссийск с думкой добраться до Девятой армии, до товарища Матвеева… да нарвались по дороге на конницу Шкуро. Растрепал он наш отряд, а кто жив остался, сбежал в горы до красно–зеленых.

Вот. Попал я, значит, таким манером до отряда молодого партизана Марка. И стал я в том отряде пулеметчиком. И как только ни хитрились белые, ничего с нами поделать не могли… Прошло много времени. Была весна прошлого года. И вот посылает меня как–то Марк в разведку на станцию Абинскую. Надо было разузнать, когда пойдет из Новороссийска транспорт с оружием и обмундированием, задумал Марк отбить тот транспорт. Ну, продрал я себе гребнем бороду, прицепил егорьевский крест, надел погоны и папаху, взял документ у Марка на имя Ефима Кошевого, пошел… Прихожу на станцию, прогуливаюсь по перрону, о поезде на Ростов спрашиваю. Познакомился с одним кондуктором с товарняка и узнал от него, что эшелон, о каком Марк говорил, должен выйти из Новороссийска на другой день к вечеру. Обрадовался я и решил, не мешкая, подаваться в горы, к своим.

Ну вот… Вышел я за вокзальный садочек и направился к станице, тут и встретил компанию офицеров. Ну, вытянулся я, честь отдаю, а у самого коленки трясутся, узнал я среди офицеров своего одностаничника, и он меня сразу признал. Подходит. «Здорово, — говорит, — дядя Квак!» — И руку подлец протягивает, а сам нехорошо так улыбается и на мои урядничьи лычки и егорий поглядывает. «Едешь?» — спрашивает. У меня и язык с переляку отняло,

ничего ему ответить не могу! Остальные офицеры окружили нас, интересуются, думают, шо я с фронта. А я стою посреди их и молчу. И вот обращается мой знакомый офицер к другому, черномазому, в белой папахе: «Вот вы, господин есаул, интересовались узнать что–либо про зеленых. Мне кажется, что дядя Квак сможет вам про них кое–что сообщить». — Так говорит, а сам продолжает рот кривить в улыбочку.

Ну, схватили меня тут, обезоружили и повели в комендатуру при станции. Есаул тот, черномазый, командиром карательного отряда оказался… Допрашивали меня, пытали… и не выдержал я тех пыток… выдал своих товарищей. Сам отвел карателей тропками знакомыми к своему отряду. Помиловали меня за это белые и отправили на фронт. Служил я у них месяца три, да только не вытерпел и сбежал к красным.

И вот, когда выбили мы белых из Новороссийска, вернулся я в свою станицу и поступил в гарнизон. С отряда того, что я выдал, никого не осталось. Никто о моем предательстве не знал, начал я и сам трохи в себя входить, вроде забываться стало то утро, когда каратели мой отряд начисто вырезали… И вот вызывает меня раз как–то начальник гарнизона к себе в кабинет. «Знаю я, — говорит, — что ты партизанский отряд белым выдал. Могу тебя в подвале сгноить, могу к стенке поставить. В моих ты теперь руках».

Квак помолчал, сплюнул и с досадой закончил: — Ну, и стал я у того Петрова вроде пса дворового: что хотел, то со мной и делал. Вот таким–то манером и заделался партизан Квак бандитом и предателем. Некуда мне теперь податься, как кроме к вам. Вот и выходит — с одного мы болота кулики.

Тимку покоробило от такого сравнения, но он промолчал. Он даже не мог определить — рад он тому, что провождающий его боец гарнизона Василий Квак оказался предателем, или не рад.

3

На хуторе Тимку встретил брат. Георгий Шеремет за последние недели пожелтел, нос его заострился, а глаза запали. Он старался казаться веселым, даже шутить пробовал, но Тимка понял, что брат лишь прячется за шутку, что он тоскует по дому, жене, что ему тяжело жить в плавнях. Он с сожалением посмотрел на его желтые, искусанные комарами руки, на лихорадочно блестевшие глаза.

— Скучаешь, Егор? Брат неохотно ответил:

— Тебе хорошо дома баклуши околачивать.

— Да оно и вы, Егор, здесь от работы не сохнете, Только и делов, что колотушками вшей бить.

— Ничего, скоро уже…

— Чего — скоро?

— Большевиков выгоним.

— Они вас не дюже–то боятся. Слыхал, как ляхов лупят?

— Скоро Врангель выступит, тогда по–другому обернется.

— Это что же он — в помощь ляхам?

— Я тебе уже говорил, что мы с Польшей в союзе против большевиков. И что Польша воюет не с Россией, а с большевиками, и в это время русская армия готовится в Крыму к выступлению.

— Непонятно что–то, Егор.

— От урядника и будущего офицера, да еще казака, требуются не рассуждения на политические темы, а дисциплина, преданность и знание военного дела, чего у тебя далеко не хватает…

Тимка обиженно замолчал. Потом, меняя тон, нарочито официально спросил:

— Господин хорунжий, зачем меня генерал вызвал?

— Не знаю. Самого вызвали. Ну, пошли в дом….Операция, задуманная генералом Алгиным, удалась

лишь частично. Из трех конных полков бригады Сухенко разбежался по плавням и частично по домам только один, два же остальных полка были разоружены и вы везены с Кубани.