Плавучая станица
Шрифт:
— Нет, Марфа Пантелеевна, не видала, — нахмурилась Груня, — я за ним следом не хожу.
Марфа улыбнулась:
— Ежели увидите, скажите ему, Грунечка, что я на Лебяжьем. Пущай забежит да хоть покушает, а то человек с голоду помрет. — Она оглянулась и добавила: — Даже и до свадьбы своей не доживет.
Напоив коня, Груня решила подождать, пока женщины пересадят мальков из волокуши в бочку, и сопровождать потом подводу с бочкой до самой реки, чтобы понаблюдать за состоянием молоди. Скоро стоведерная бочка с чистой речной водой была наполнена юркими мальками и накрыта мокрым
Груня не знала, кто погоняет быков, и закричала издали:
— Сверни с дороги на траву! По таким кочкам ни одного малька не довезешь!
Из-за бочки выглянула повязанная белой косынкой голова Иры Грачевой.
— Это сенокос полеводческого колхоза, — замахала она руками, — вытопчем ихнюю траву, так они с нас головы поснимают…
Дед Малявочка счел нужным вмешаться и крикнул Ире:
— Давай, давай, сворачивай! Ничего траве не будет, она ишо молодая, выправится до сенокоса!
Девушка послушно сбила быков с дороги, и те, помахивая хвостами, пошли напрямик по зеленому разнотравью. Груня, придерживая танцующего жеребца за жиденький загривок, никак не могла вскочить на седло. Ее лоснящаяся от травы спортивная туфля скользила по высоко подтянутому стремени, а раскормленный жеребец, игриво перебирая тонкими, в белых чулках, ногами, скалил зубы и норовил ухватить Груню за туфлю.
Наблюдая за обозленной, вспотевшей девушкой, Марфа подмигнула ухмылявшемуся свекру и сказала:
— Чего ж вы, батя, не подсобите товарищу рыбоводу? Вы ж тут один за кавалера остались…
Дед Малявочка, шурша мокрыми штанинами, подошел к Груне, подставил ей под ногу широченную ладонь и проворчал:
— Сигай, казак в юбке!
Груня, не оглядываясь, поскакала вслед за арбой. Ей особенно неприятно было то, что ее беспомощность видела Марфа, которая, конечно, расскажет Зубову о том, как проклятый конь измывался над «товарищем рыбоводом».
В дороге Груня несколько раз просила Иру остановить быков, слезала с коня, разматывала мешок и заглядывала в бочку. Маленькие, с полпальца, чебачата и сазанята чувствовали себя как дома: они шныряли в воде во все стороны и, натыкаясь на стенку бочки, испуганно шарахались назад, зато молодь судака явно сдавала, была вялой и неподвижной.
Привязав жеребца к арбе, Груня пересела к Ире, сняла туфли и умоляюще сказала:
— Поехали скорее, Ирочка! Вода в бочке потеплела, малькам дышать трудно.
— Ге-э-эй! — закричала Ира, помахивая длинной хворостиной.
Быки пошли быстрее. Девушки сидели молча, свесив с арбы голые ноги. Они проехали мимо копавших соединительную канаву ловцов Пимена Талалаева, заметили на меже стоявшего с председателем полеводческого колхоза профессора Щетинина и повернули вправо, туда, где синели вербы старого речного русла. Река в незапамятные годы оставила это русло, и оно, обтекая лесистый остров, превратилось в рукав. Голубовцы называли этот рукав Низеньким.
— Гони, Ира, прямо к Низенькому, — тревожно сказала Груня, — так будет скорее!
Ира, покрикивая на ленивых быков,
Развязав бочку, девушки стали осторожно выбирать мальков ведрами и, наклоняя ведра к самой воде, бережно выпускали юркую рыбешку в реку. Мальки на мгновение застывали на месте и, вильнув прозрачными хвостиками, исчезали в глубине реки.
И тут, наблюдая за спасенными рыбинками, Груня забывала все: широко расставив на скользкой доске арбы босые ноги, приоткрыв от удовольствия рот, она следила, как мальки, точно серебряный дождь, падали в реку и мерцающими искорками таяли в зеленоватой воде.
— Вот здорово, Ирочка! — восторгалась Груня. — Сколько мы их спасли и сколько из них получится здоровенных сазанов, лещей, судаков… Пусть теперь плавают да нас вспоминают!
У Низенького девушки расстались. Ира поехала обратно к Лебяжьему за следующей партией мальков, а Груня, сев на коня, поскакала проверить, как идет работа в бригаде Талалаева, которая прокапывала канал на среднем участке трассы, между Кужным озером и рекой. По расчетам Груни Талалаев должен был закончить работу к одиннадцати часам дня. Однако, подъехав к тому месту, где белела растянутая на займище палатка, Груня с удивлением увидела сидевших вокруг нее рыбаков. Воткнув лопаты в землю, ловцы завтракали.
— Чего это вы, товарищи, так рано отдыхать вздумали? — спросила Груня, не слезая с коня. — Первая и третья бригады работают, а вы что? Ведь нам сейчас каждая минута дорога!
Пимен Гаврилович Талалаев, обсасывая над поставленной между ногами кошелкой жирную вяленую чехонь, поднял замасленную руку и прогудел:
— Сидай до стола, дочка. Поморились мои хлопцы, ну и решили перекусить маленько.
Соскочив с жеребца, Груня подошла ближе и сказала обиженно:
— Пимен Гаврилович, но вы так задержите спуск озера. Другие прокопают свою норму и уйдут, а молодь не ждет. Что ж это получается?
— Сидай до стола, Грунька, и не тревожься, не пропадет твоя молодь, — добродушно ухмыльнулся бригадир.
Он вытер руки о штаны, свернул махорочную скрутку, закурил, растянулся на траве и заговорил, хитро посматривая то на ловцов, то на взволнованную девушку:
— Э-хе-хе! Чудные дела твои, господи! Вот, Аграфена, век мы живем на реке, и отцы, и деды наши жили, и молодь никогда не спасали, а рыбы у нас завсегда было полно. А нынче мы и молодь спасаем и всякие другие штуки творим, а рыбки в реке с каждым годом все меньше и меньше. И вот я, грешный, гляжу на это на все и думаю, что пользы нам будет с твоей спасенной молоди как с козла молока.
— Почему? — возмутилась Груня. — С каждого миллиона молоди мы получим больше десяти тысяч штук промысловой рыбы. Это, Пимен Гаврилович, уже доказано нашими учеными-рыбоводами. Ну, пусть сотни тысяч мальков погибнут в реке, хищники их пожрут и всякое такое, но ведь десять тысяч штук взрослой рыбы мы все-таки получим! Это ж какая польза народу!
Талалаев поднялся со вздохом и протянул руку к лопате:
— Какая там польза! Название одно. Просто река истощается, и эта твоя молодь поможет как мертвому припарка.