Плавучая станица
Шрифт:
С восходом солнца вся станица оказалась на левобережье. Каждого голубовца интересовало невиданное зрелище.
Тоня Таловая представляла собою вытянутый вдоль реки длинный участок пологого, засыпанного белым песком берега. В некотором отдалении от воды на ней высились поросшие вербой и тальником песчаные наносы, а еще дальше темнела Тополиха — густой зеленый лес. Обычно на Тополихе полновластно царствовала тишина: тут были слышны только всплески жирующей рыбы да звонкое кукование голосистой кукушки в лесной чаще. Но в это утро на тоне стоял неумолчный
Только один человек оставался как будто спокойным и безучастным ко всему — старик Щетинин. Он стоял на холме в своем неизменном, песочного цвета, костюме, в тяжелых солдатских башмаках и форменной фуражке, из-под широкого козырька которой сверкали стекла очков.
Профессор думал о чем-то, угрюмо опустив седую голову, куря папиросу за папиросой и вслушиваясь в монотонное плескание реки.
— Может, начнем, Илья Афанасьевич? — спросил его Зубов. — Рыбаки ждут.
Щетинин посмотрел на него отсутствующим взглядом.
— Ах, это вы? — вздохнул он. — Да, да. Начнем. П-пусть «Жерех» оттянет водаки ниже, станет на якорь и выключит свои м-механизмы… И п-потом пусть там поменьше шумят на тоне… голова болит от этого шума…
Передав приказание Щетинина, Зубов постоял немного и еще раз спросил:
— Начнем?
Старик вынул из кармана помятых штанов зажигательное стекло, подставил его под горячий луч солнца, навел белое пятнышко на табачную скрутку, затянулся крепким дымом и сказал, посмотрев на реку:
— Начинайте.
Большой рыбацкий дуб, повинуясь взмахам десяти весел, отделился от берега и пошел к середине реки. Полуголые рыбаки, вскидывая загорелые руки, начали засыпку невода. Дуб пересек фарватер и стал забирать все ближе к правобережью, захватывая огромную ширь реки и оставляя за собой бесконечный пунктир покачивающихся на воде неводных поплавков.
Щетинин сказал Мосолову:
— Скажите, чтобы обметывали вокруг первого невода второй, иначе белуга прорвет мотню и уйдет!
По сигналу Мосолова запасный дуб отчалил от берега, и рыбаки Пимена Талалаева начали засыпку второго невода.
Щетинин подозвал к себе Зубова.
— Послушайте, — сказал он, — эта самая девочка, рыбовод колхозный, на тоне?
— Нет, на тоне ее не видно, — ответил Василий, отводя глаза, — она, кажется, готовится к докладу на комсомольском собрании.
— Сейчас же пошлите за ней мотобот, она мне нужна.
— Зачем, Илья Афанасьевич? — спросил Василий. — Я сам поеду за рыбоводом, может, ей надо сказать что-нибудь от вашего имени?
Сняв фуражку, Щетинин вытер ладонью потный лоб и вздохнул:
— Скажите этой девочке, что для мечения белуги мне нужны умные и ласковые руки. Понятно? Скажите, что я не могу поручить это рыбакам, которые будут проволокой рвать рыбе ноздри и травмировать икряных самок. Попросите рыбовода от моего имени, чтобы она помогла мне и занялась
Растормошив спавшего на корме «Стерляди» моториста, Зубов сел в лодку и помчался за Груней. Он слово в слово передал ей просьбу Щетинина. Груня усадила Василия в сенях и переоделась, быстро натянув на себя старенький красный сарафан.
— Ой, Вася, как же я буду это делать? — волнуясь, бормотала она. — Он так и сказал, что нужны, дескать, умные руки? Правда? И ласковые?
— Ладно, Грунечка, быстрее! — торопил Василий. — Старик ждет!
Когда они приехали на левый берег, там уже началось притонение. Молодые ловцы с блестящими потными спинами медленно шли по глубокому, нагретому солнцем песку, выволакивая длиннейший невод. Никто не знал, есть ли в неводной мотне белуга, потому что далеко оттянутая мотня еще подвигалась по глубинам и гигантская рыба могла вести себя спокойно. Однако отмеченная поплавками площадь замета с каждым движением тянувших невод ловцов приближалась к берегу.
Вдоль колеблющейся на воде кривой линии поплавков взад и вперед ходил легкий каюк с одним гребцом. На носу каюка лежал животом вниз Архип Иванович Антропов. Зорко глядя в речную глубь, он перебирал голыми по локоть руками верхнюю бечеву невода и уже чуял ладонями подводную возню захваченной в мотню рыбы.
Сотни стоявших на берегу людей не сводили глаз с Архипа Ивановича. Как зачарованные смотрели они на отражавшую небо речную гладь и ждали: есть или нет?
И вот подвигающаяся по бечеве рука бригадира явно ощутила первый тяжелый, как у быка, рывок под водой.
— Есть белуга! — закричал Архип Иванович.
Люди хлынули к берегу. Через десять минут оба неводных крыла были вытащены на песок, и из воды медленно поползла распираемая рыбой мотня. На влажном песке, сверкая золотом и серебром, запрыгала рыбья мелочь. Вдруг раздался резкий всплеск, потом другой, мотня зашевелилась от могучих толчков, и из мутной воды показалась, взбивая песок, пепельно-белесая туша громадной, двадцатипятипудовой белуги.
Как в последний миг облавы набрасываются охотники на загнанного и окруженного медведя, так, гремя цепями, путаясь в сетях и веревках, накинулись рыбаки на бешено извивающееся туловище белуги.
И тут, перекрывая шум воды, лязганье цепей и голоса ловцов, яростно закричал вбежавший в реку профессор Щетинин:
— Осторожнее, черт вас побери! Это икряная, б-беременная самка!
Бригадир Талалаев и его подручный закуканили белугу крепким шнуром, плотно охватившим тело рыбы за грудными плавниками, и тихонько, с помощью шестерых рыбаков, подтянули белугу ближе к берегу.
Теперь она лежала, присмирев, неподвижно вытянув на песке трехметровое туловище и устремив в небо странно маленькие, обведенные мерцающим желтоватым ободком глаза. На ее пепельной спине, на боках и на тяжелом белом брюхе выпирали ряды острых костяных щитиков — жучек, а короткий заостренный нос почти просвечивал на солнце. Если бы не трудное движение жабер, рыбу можно было бы счесть мертвой.