Пленница греха
Шрифт:
Небо уже окрасилось багрянцем, когда они въехали под выщербленный каменный свод на мощеный двор перед домом. При близком рассмотрении дом оказался сильно обветшавшим и запущенным. Однако сердце Чариз уже принадлежало этому дому. Дом ее очаровал, и ничто не могло разрушить эти чары. Ее чувство к дому было сродни тому чувству, которое она питала к его хозяину.
— Некоторые постройки сохранились с пятнадцатого века, но большая часть их принадлежит эпохе правления Елизаветы.
Эти слова были первыми, которые Гидеон произнес
— Он красивый.
Гидеон коротко и едко рассмеялся. В надвигавшихся сумерках она разглядела насмешку на его лице.
— Поверьте мне, вашему энтузиазму наступит конец, как только вы войдете внутрь и окажетесь в холоде и сырости. Постель будет влажной, ужин приготовлен кое-как, если нам вообще предстоит поужинать.
— Мне все равно.
Его цинизм не мог умалить ее влечения к этому дому. Древние камни дышали теплом. Этот дом когда-то любили, и его полюбят вновь. Он был стар и умел ждать.
Хоулком-Холл был холодной белой громадиной. Сточки зрения архитектуры — совершенным творением. Он был построен для маркизы Баркет в прошлом веке, когда семейство Фареллов все еще обладало деньгами и престижем. Она возненавидела этот дом сразу, как только приехала туда после того, как ее мать вышла замуж за покойного лорда Баркета. Да покарает Господь его жалкую душу.
Когда карета замедлила ход, двое слуг поспешили увести уставших коней. Четыре женщины торопливо выстроились вдоль стертых ступеней, которые вели к тяжелой парадной двери.
— Представление начинается, — уныло произнес Гидеон.
Он резко распахнул дверцу и спрыгнул еще до того, как карета окончательно остановилась.
Гидеон втянул воздух в легкие, сжавшиеся от гнева, природу которого он не мог понять. Он не ожидал, что возвращение в отчий дом вызовет в нем такую бурю эмоций. Но с первого взгляда на старый дом он разрывался между двумя желаниями — бежать отсюда куда глаза глядят и остаться здесь навсегда.
Еще один глубокий вздох в неудачной попытке усмирить галопирующий пульс. Аромат Пенрина наполнил его ноздри, ударил в голову, унес прочь неприятный осадок от вчерашнего приема опия. И вернул к жизни тысячи мучительных воспоминаний.
Он пил этот воздух с острым запахом соли и дикорастущего чабреца, запах пропеченного солнцем старого камня и доброй жирной корнуоллской земли. Он был дома, и окружавший его сладковато-пряный аромат надрывал его сердце.
— Сэр Гидеон, добро пожаловать домой!
Знакомый голос вернул его к действительности. Он расправил плечи, отчаянно сражаясь с собой, пытаясь вернуть своему лицу непроницаемое выражение, скрыть обуревавшие его эмоции. Он встретился взглядом с проницательными голубыми глазами на морщинистом лице. Это лицо было ему знакомо. Стоявшие за спиной этого высокого, болезненно худого человека слуги поклонились, служанки присели в реверансе.
Удивление и нечто близкое к удовольствию зашевелилось
— Полетт? Эллиас Полетт?
Глаза худого старика приветливо зажглись.
— Да, парень… Сэр Гидеон.
Полетт служил у его отца главным конюхом. Даже когда Гидеон был еще ребенком, Полетт казался старым. Воспоминания Гидеона о своей семье всегда были безрадостными. Воспоминания о местных жителях — менее безрадостными. Они не замечали его, чем проявляли к нему большую доброту, чем сам он когда-либо получал от отца. Но Полетт являлся его союзником, насколько это было возможно. Он тайно научил Гидеона ездить верхом, когда сэр Баркер окончательно махнул на сына рукой.
— Как поверенные догадались назначить тебя на эту должность?
— Я никогда не уезжал отсюда, сэр. Вместе со мной оставались еще несколько слуг, чтобы присмотреть за имением, пока вы не вернетесь из заморских стран, чтобы заняться землей и домом.
Заняться землей и домом? Что за шутка? Гидеон еще даже не решил, останется ли здесь. Хотя запах моря и пряных трав шептал ему, что здесь его место. Требовал от него, чтобы он признался себе в том, что является Тревитиком до мозга костей, рожденный в Пенрине и приговоренный судьбой умереть здесь. Что он такая же неотъемлемая часть этого края, как клифы, волны и чайки.
— До этого я служил управляющим у сэра Гарольда. — Протяжный раскатистый корнуоллский акцент Полетта звучал для Гидеона как музыка. — Вам никто об этом не говорил?
Может, и говорили. Но Гидеон не слишком внимательно читал то, что писал ему поверенный, — лишь самое основное. Как ни трудно ему было это сделать, Гидеон вымучил улыбку.
— Не могу представить себе человека, который больше тебя подходил бы на должность управляющего поместьем, Полетт.
Это было правдой. Едва ли его брат это тоже понимал. Он не слишком хорошо относился к Полетту. Полетт нахмурился:
— Поместье не в том состоянии, в котором ему надлежит быть. Я делал все, что от меня зависело, но…
Гидеон махнул рукой.
— Это не имеет значения.
Дом цел и невредим, а все остальное дело поправимое. Если он соберется с духом, чтобы взяться за выполнение этой задачи.
— У нас не хватает рабочих рук. А сэр Гарольд…
Гидеон и Полетт встретились взглядами и поняли друг друга без слов. Гарри в свои девятнадцать уже был горьким пьяницей, когда Гидеон уехал.
Сэр Баркер был упрям и не желал менять своих убеждений. А убежден он был в том, что настоящий мужчина должен пить, волочиться за женщинами и ездить верхом так, чтобы кони падали под ним замертво от изнеможения. Гидеон не скрывал своего отвращения к подобному образу жизни, чем и создавал почву для конфликтов.
Воспоминание о беспробудно пьющем Гарри отозвалось в его душе искренней скорбью. Брат его был высок и красив, как норманнский бог. Он был туп как вол, но добр.
Все зло в их семье шло от отца.