Пленник
Шрифт:
Лейтенант шел и думал о женщине, с которой только что расстался. Что означал ее прощальный поцелуй? Сестринскую нежность? Или, может быть, сострадание?.. В нежность поверить он не мог, сострадание отвергал. Он хотел любви, но не сострадания. Как бы там ни было, учительница стала прошлым. Они больше никогда не встретятся! Сейчас он идет на свидание с Ку в последний раз… Потом Ку тоже останется только в хранилище его памяти. И этот образ постепенно начнет блекнуть, размываемый водами времени. Жизнь очень странная вещь…
Он прошел мимо какого-то открытого окна и увидел в комнате алтарь, на котором курились благовония. Он почувствовал этот навязчивый запах и вспомнил день, когда в юности из любопытства забрел в единственную католическую церковь их города и остался
У него снова заболела голова, словно ее сдавили обручем. Он нащупал в нагрудном кармане пакетик с аспирином. Надо будет проглотить пару таблеток, как только он поднимется в комнату, где его ждет Ку. В другом кармане он потрогал футляр с кольцом… Бирюза. Глаза учительницы. Ему было бесконечно жаль ее. Как все это печально, жестоко, бессмысленно! «Нам надо научиться жить в мире с самими собой и со своим прошлым». Она поцеловала его в щеку… хотя и знала, что у него в жилах течет негритянская кровь. «Слова — только тени». Возможно. Но слова могут ранить. Иногда могут убить.
Уличные фонари горели тускло. Прохожие на тротуарах казались бесплотными, как сновидения. По набережной изредка проезжал автомобиль или велорикша. Луна следила за ним, как неумолимое око без век.
На углу стояли трое морских пехотинцев, негры. Один из них воскликнул:
— Чертова страна! Чего бы я только ни дал, чтобы оказаться сейчас дома!
«Даже цветные, — подумал он, переходя улицу, — не могут долго жить вдали от родины, хотя она их и отвергает». Черные певцы, черные писатели, другие черные представители интеллигенции его родины посещают Европу, где к ним обычно относятся как к людям и принимают повсюду. Они даже спят с белыми женщинами. Они говорят и пишут о своей родине с горечью и ожесточением и все-таки в конце концов возвращаются туда, потому что не могут вынести разлуки со своей страной, хотя там их считают гражданами третьего сорта — ко второму сорту относятся породистые собаки и кошки… И впервые за весь день лейтенанту остро захотелось вернуться домой, бежать от этого азиатского кошмара, снова насладиться комфортом, машинами, хорошо организованным бытом в стране, где он родился. Он подумал о жене и почувствовал угрызения совести. Представил себе, как сын идет сейчас рядом с ней и голова у него перевязана окровавленными бинтами… «Куда ты идешь, папа?» — «Иду спать с потаскухой. Выслушай, мальчик, то, что я тебе скажу. Твой отец — предатель. Я предал собственного отца. Я предал свою мать. Я предал свою расу. Теперь я еще раз предам свою жену, твою мать. Уходи отсюда! Может быть, сегодня проститутка от меня забеременеет. Значит, я предам и тебя тоже». (Как можно думать, будто ты ощущаешь то, чего в действительности совсем не ощущаешь?) Пот лил все сильнее. Он вытащил платок и вытер лицо. Дойдя до угла площади, увидел светящуюся красно-синюю вывеску — «Кафе «Каравелла». Лейтенант остановился, внезапно осознав всю дикость создавшейся ситуации. Он в этом месте, в этот час… Идет к проститутке… Местной. Сколько раз в юности он с восторгом рассматривал на цветных иллюстрациях изящные фигурки — стройные, гибкие, в черных одеждах, с лицами, наполовину прикрытыми коническими соломенными шляпами… «Кто я?» — спросил он себя. У него в кармане были документы с его фамилией и номером. (Номер до известной степени важнее, чем фамилия. Недалек тот день, когда все люди станут лишь номерами в огромной счетно-вычислительной машине. И эта машина претворится тогда в бога новой эры.)
Не раз, когда он бывал с Ку, он воображал, что его ударяет ножом в спину враг, незаметно пробравшийся в комнату. Он представлял, как, забрав документы, они бросают его труп в глухом
Он снова вспомнил учительницу. Тени… Он произнес потихоньку собственную фамилию — много, много раз, пока комбинация слогов не утратила смысла. Он проделал то же с названием этого города и этой страны. Потом медленно — чувствуя, как сжимается горло, — пошел через площадь к кафе.
Издали все еще доносился грохот канонады.
Он вошел в кафе, где за столиками и у стойки пили солдаты и штатские, почти все в обществе туземных женщин. Из музыкального автомата вырывались резкие звуки электрических гитар и гортанные голоса нестройного квартета, который, как показалось лейтенанту, повторял с отчаянной настойчивостью одну и ту же фразу из трех слов. (Сколько из находящихся здесь мужчин уже спали с Ку?)
Он подошел к кассе. Мадам улыбнулась ему, показав гнилые зубы. Эта одетая в черный халат толстуха с густо накрашенным лицом начала лысеть — в глаза сразу бросались прогалины в ее напомаженных волосах.
— А! Господин лейтенант! Добрый вечер. Девочка уже наверху и ждет вас. — Она взглянула на стенные часы. — Вы пришли на три минуты позже. Ваш час кончается ровно в десять. Каждая минута сверх этого времени оплачивается отдельно.
— Сколько с меня? — спросил он, избегая смотреть ей в глаза.
— А? Она мне сказала, что вы завтра уезжаете, это правда?
— Правда.
— Навсегда?
— Да.
— Тогда этот вечер совершенно особенный. Я положила на лед большую бутылку шампанского. Только, пожалуйста, не разбивайте бокалы, хорошо? Хозяин этого не любит. Вчера наверху один солдат, выпив, разбил бокал. А клиент, который пользовался комнатой после него, порезался. В постели остался осколок…
— Хорошо! Хорошо! Скажите, сколько я должен заплатить.
— Посмотрим… — Как обычно, она принялась быстро подсчитывать на бумажке, а он нетерпеливо ждал. — Вот и готово, господин лейтенант! Совершенные пустяки… Тут всё — комната, вино и девушка.
Он увидел, что итог заметно выше обычного, но заплатил не споря и прибавил чаевые для мадам, которая, поклонившись, воскликнула:
— Желаю вам, господин офицер, на этот вечер мощь белого тигра!
Она взяла поднос с бутылкой шампанского и бокалами и пошла наверх. Он последовал за ней. Узкая лестница пахла плесенью, ступеньки под их ногами скрипели. Комната находилась над главным залом кафе.
— Уходите! — приказал лейтенант. — Оставьте поднос на столе и уходите.
Он вошел в комнату только после того, как мадам ушла.
Ку в платье цвета чайной розы стояла у окна и смотрела на улицу. Когда лейтенант вошел, она повернула голову, улыбнулась и пошла к нему навстречу с протянутыми руками. Он взял ее руки и поцеловал их. (Сколько мужчин уже прикасались к этим пальцам сегодня?) Прижав ее к груди, он почувствовал, какая она хрупкая и миниатюрная, и это его растрогало. Он принялся целовать ее волосы, уши, шею, подбородок и наконец — самым долгим поцелуем — поцеловал в губы. И тут же, вздрогнув от отвращения, подумал, что, по сути, целует рты сотен незнакомых мужчин. Эти губы принадлежали всем. Каждый мог их купить за определенную цену. Он снова крепко обнял девушку. (Не пахнет ли от меня плохо? Не вызываю ли я у нее отвращение? И вызывают ли отвращение другие?) Несколько мгновений они стояли обнявшись. Лейтенант обвел прощальным взглядом маленькую комнату: кое-где порванные обои — нарциссы на фоне желтых листьев, — выцветшие зеленые занавески, ветхий ковер, маленький шкаф с зеркалом на дверце, столик с клеенчатой скатертью в розовую клетку… и железная кровать, при виде которой он всегда вспоминал кровать своих родителей. На все это падал тусклый свет не защищенной абажуром пыльной электрической лампочки, которая свисала на проводе с середины потолка.