Пленники вечности
Шрифт:
— Вздернуть его на воротах, — ярился Кривин. — И не снимать, пока воронье не склюет!
— Без суда нельзя! — Ходкевич гадливо рассматривал мелкие черты уродца.
— Какой тут суд — полный подвал трупов, пыточный инструмент, а у него руки вон какие здоровенные… Не Маржанка же из людей жилы тянула? Не по силам ей.
Кривин не унимался, ходил вокруг связанного карлика, едва сдерживаясь, чтобы не заколоть кинжалом.
— Да вы на рожу его поглядите? Христианин истинный, увидав такую рожу, обязан враз за колом осиновым бежать,
Ходкевич покачал головой.
— Церковникам его показать надо. Да и опросить не мешает.
— А ты спроси его о чем-нибудь, пан кавалер, — посоветовала Маржанка весело. — Густав, скажи: Ходкевича не мать родила, а баран вычихал.
Горбун улыбнулся своей хозяйке и что-то промычал.
— Он говорить не умеет? — спросил Кривин, отступая от карлика, словно от ядовитого гада.
— Открой рот, Густав.
Ходкевич глянул на разинувшего пасть карлика и со вздохом отвернулся. Язык уродца был вырван под корень.
— Но у тебя, милашка, — набычился Кривин, — язык имеется. Говори — почто людей мучила?!
— Расскажу — не поймешь, тупица. Не твоего это ума дело.
— Отчего же не отпираешься, не юлишь? — спросил Ходкевич. — Ведь знаешь, что тебя ждет.
Маржанка повела вокруг взглядом, и бывалые воины отшатнулись.
???
соломы в волосах, измятое платье — и более ничего. Жигеллон долго смотрел на Маржанку, та на него.
— Смешно, милостивый государь, — заметил пан наконец. — Действительно, похожа на тетушку мою, да и на бабку. Вот только глаза пустые и холодные, не наши, не фамильные.
Маржанка глядела на него, словно на неодушевленную колоду.
— Говоришь, людей она умучивала? В двух шагах от меня? Видно, двери крепкие, или рты ведьма им замыкала заклятьем каким… Ничегошеньки я не слышал, кроме иной раз мерзкого хихиканья карлика, да звона тихого.
Самозванка вдруг открыла рот и холодно спросила:
— А ты внимательно посмотри в эти глаза. Ничего не припоминаешь? Не фамильные черты ищи, верно, не родственница я тебе…
Ходкевич с интересом наблюдал, как Громобой оглядывает лицо Маржанки со странным выражением на физиономии.
— Тридцать лет назад дело было, ближе к Пасхе, на дороге к мельнице. Тогда край еще в запустение не пришел, — напомнила Маржанка. — Некий молодой барчук с псарями и собаками ехал с охоты и повстречал юную богомолку, идущую в деревенскую часовню.
Жигеллон вдруг схватился за сердце и тяжело осел на подушках.
— Напомнить тебе, как собаками травил для озорства? Плетью бил? Как потом подол на голову задрал, а после, натешившись, своим псарям отдал?
— Замолчи, прошу тебя.
Маржанка безразлично отвернулась.
— Тебя я точно настигну. Жаль только, не в этот раз, все откладывала на сладкое, хотела с делами срочными
Ходкевич удивленно поднял брови, переводя взор с женщины на побледневшего пана.
— Убери ее, кавалер Ходкевич, назад, под землю, — застонал Жигеллон. — А мне вели вина подать.
Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.
— И что все это значит, сударь мой? — отважился спросить Ходкевич.
— Прошлое всегда нас нагоняет, — пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. — Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.
Ходкевич покачал головой.
— Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.
— Мнится мне, — заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, — не будет никакого суда.
И как в воду глядел.
Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.
— Отчего не на границе ты с хоругвью своей? — спросил Ходкевич. — Или передумал?
— Пришел поклон тебе земной отвесить, — сказал Кривин, слезая с коня. — Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.
— Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.
— Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…
— Куда торопиться?
Кривин покачал головой.
— Тяжело спать, когда ведаешь — ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…
Ходкевич, занятый уже другими заботами, — прибыло войско королевское, — откланялся:
— Лучше бы тебе, пан, следовать в сторону Ливонии. Оставь это дело на Церковь и короля.
— Что ж, — обескуражено проговорил Кривин. — Дам коням роздых, и тронусь.
Дважды в день Маржанку выводили из подвала на свежий воздух. В эти мгновения ни ратники, ни офицеры старались не выходить на двор, опасаясь сглаза и порчи. Слухи о вурдалачке ходили страшные, молва стократ преумножила ее преступления.