Пленники
Шрифт:
Однажды он принес из города бутылку вина и пригласил Саядяна, Великанова и Гарника составить компанию. Гарник наотрез отказался, а Великанов сказал:
— Э, почему не выпить по стаканчику?
Однако, сделав глоток, он отодвинул стакан:
— Нет, такое вино я не люблю. Кислятина…
— М-да!.. Но с ереванским коньяком обождать придется, дружище. Будем надеется, что Гитлеру скоро придет капут, тогда и выпьем.
Великанов осторожно уклонился от рассуждений на такую тему.
Филоян
Посоветовавшись, друзья решили не бойкотировать Филояна. Они продолжали наблюдать за ним, следили, с кем он общается, где бывает. Филоян, кажется, чувствовал это, но ни разу не высказал обиды, чем и смягчил в конце концов сердца друзей в свою пользу. В самом деле, человек все время выступает как советский патриот, ругает фашистов… По его манере говорить и держаться нетрудно судить, что в прошлом он не был рядовым.
Однажды после беседы с ним Великанов снова спросил Оника:
— А твой доктор… честный человек?
— Что за вопрос! — Оник пожал плечами.
— Мне все же кажется, что наплели на этого Филояна. Человек как человек!..
— Когда это люди писали у себя на лбу, что они предатели? Отъявленный подлец натягивает маску честного человека, и чем крупнее этот подлец, тем больше у него сноровки притворяться добродетельным. Заруби это на носу…
А через несколько дней в лагере произошло событие, заставившее Оника всерьез пересмотреть свое предубеждение насчет Филояна.
В субботний день вдруг начали усиленно приводить в порядок территорию лагеря. Перед одним из бараков наспех воздвигли нечто вроде трибуны. Говорили, что из Берлина прибудут какие-то военные, а с ними представитель дашнакского центра.
В связи с этим выпустили из карцера арестованных, в том числе и Парваняна.
Гости явились в воскресенье. Их было трое. Один в самом деле оказался армянином; тщедушный, худой, с желтым лицом, он выглядел забавно рядом с здоровенными немцами, прибывшими вместе с ним.
В полдень всех пленных армян пригласили на собрание. Люди столпились перед трибуной, ожидая, что им скажут гости.
Филоян потащил Саядяна и Великанова вперед:
— Пойдем, поглядим поближе на эту дашнакскую обезьяну.
Наконец на трибуне появились гости в сопровождении местного начальства.
Первым выступил с речью один из приехавших немцев. Он сказал, что изучал историю армянского народа и знает, каким гонениям он подвергался. А затем, словно горох из мешка, посыпались из его уст проклятья в адрес русских и большевиков. Он призывал освободить от них Армению.
Следом за ним вышел представитель дашнакского центра. У него был резкий, пронзительно неприятный голос. В патетических местах оратор странно вытягивал свою длинную шею,
— Мы создадим свободную Армению! — выкрикивал он. — Нам суждено, наконец, осуществить вековые чаяния нашей нации. Вспомните мужество ваших предков, армянские воины! Вспомните, и смело идите на подвиг во имя обновленной прекрасной отчизны!
И тут под самым носом оратора прозвучало, как выстрел:
— Нам не нужна такая отчизна!
Это выкрикнул Филоян. На мгновение все замерло. Пленные в задних рядах поднимались на цыпочки, чтобы разглядеть этого безумца.
Представитель дашнакского центра отскочил, как ужаленный, бросая яростные взгляды на Филояна.
— От чьего имени?! — взвизгнул он. — От чьего имени… вы… говорите это?
Филоян гордо ответил:
— От своего собственного. Мало вам? Так я не один, нас много. От его имени… и от его… и от всех других!
— Предатели нации!.. — прошипел, затрясшись от злости, представитель дашнаков.
— Кто?!
Всегда уравновешенный, медлительный Филоян вдруг вскочил на сцену и, подойдя к оратору, на глазах всех с размаха закатил ему оплеуху. Затем спрыгнул вниз и, подхватив под руки Великанова и Саядяна, стал пробиваться сквозь толпу.
— Идемте все отсюда! Нечего нам тут делать…
— Держите их, держите! — вопил то по-армянски, то по-немецки дашнак, бегая по сцене.
Офицеры и надзиратели были уже в толпе — они шли наперерез. Филоян, Великанов, Саядян, Ананикян и еще кто-то, попавшиеся под горячую руку, были схвачены.
Собрание было сорвано.
Арестованных тут же увели в канцелярию лагеря. Начальство удалилось. Толпа расходилась медленно, молча, с понурыми головами. Так неожиданно произошло все это, что люди даже не находили слов, чтобы объяснить себе случившееся. Но все чувствовали, что кончится это плохо.
На Онике не было лица. Он с Гарником стояли в задних рядах. Оба были подавлены. Почему Филоян вдруг так взорвался? Почему взяли с ним Великанова, Саядяна, Ананикяна? И, значит, Султанян ошибался, считая Филояна предателем?..
Оник хотел пойти к доктору, но тут же отложил. Надо было послушать, что говорят пленные. Общее оцепенение, охватившее пленных, уже сменилось бурными спорами. Бараки гудели, словно потревоженные ульи. Разбившись на группы, пленные горячо обсуждали случившееся:
— Молодец этот седой! Так и нужно было сделать, — возбужденно говорил невысокий смуглый парень. — «Нас много», — верно сказал! Тот замухрышка кричит: «Предатели»! А кого он хотел одурачить? Сам предатель!..
— Не надо было горячиться, — возражали ему другие. — И себя погубил и товарищей подвел…