Плевицкая. Между искусством и разведкой
Шрифт:
Во время эвакуации из Крыма, выступая перед группой юнкеров, Главнокомандующий Врангель сказал: "Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга". Но на деле оказалось, что пришли они именно как нищие, с протянутой рукой. Большинство беженцев существовало в самых ужасных условиях, снимая не комнаты, а углы, а то и вовсе ночуя под открытым небом, в развалинах домов, в шалашах. "Константинопольский" период жизни эмигрантов, эвакуировавшихся в 1919 и 1920 годах, продолжался около 3 лет. И окончился с уходом из Турции войск Антанты. Большинство русских эмигрантов было выслано в 1923 году из страны и перебралось в Болгарию, Югославию, Грецию, Чехословакию и во Францию.
Константинопольский ад пришлось пройти тем беженцам, которые изначально были признаны "гражданскими", и тем из военных, которые по какой-либо причине к ним примкнули.
Что касается военных, оставшихся на кораблях — со своими командирами: Кутеповым, Скоблиным, Туркулом, — их ждало другое "чистилище" — галлиполийское, или скорее галлиполийский ад: у душ чистилища всегда
В России — даже в период жесточайших боев и позорного отступления — всегда оставалась надежда. Наивная, отчаянная надежда.
Потом эта надежда воскресла вновь — когда они оказались в Европе: в Париже, в Берлине, в Праге. Вернувшись к цивилизованной жизни, они словно бы возвратились к самим себе — прежним.
Но в период "галлиполийского сидения" те, старые надежды, были мертвы и растоптаны, а новые еще не родились. Возможно, высокую смертность в галлиполийском лагере можно объяснить не только недоеданием, холодом и скученностью в брезентовых палатках, эпидемиями и отсутствием даже самых необходимых лекарств. Возможно, если бы оставалась надежда, все это можно было бы вытерпеть, пережить, но без нее терялась воля к жизни. А тридцать процентов смертей в галлиполийский период были и вовсе "добровольными" — самоубийствами. Среди гражданских беженцев в Константинополе процент самоубийств был гораздо ниже — за счет того, наверное, что у них была хотя бы цель: выжить во что бы то ни стало если не ради себя, то ради тех близких, которые зависели от них сейчас или с которыми они надеялись еще свидеться на этом свете. А военным разгромленной армии выжить было мало. Им хотелось вернуть былую славу и честь. Им хотелось сражаться и победить. Или умереть — все равно. Они завидовали тем, кто погиб еще в России, не изведав позора отступления. Да, именно так: живые завидовали мертвым.
Те хотя бы не успели осознать безнадежности полного поражения.
Те умирали, надеясь, что смертью своей приближают час победы.
Вся горечь этого поражения досталась уцелевшим: им пришлось "испить чашу сию" и за себя, и за тех, чьи кости устилали бескрайние просторы далекой, любимой России — чья смерть казалась теперь почти бессмысленной.
По распоряжению англо-французского командования на Ближнем Востоке основная часть русской армии расположилась на Галлиполийском полуострове, казачьи части на острове Лемнос, остальные численно незначительные контингенты в окрестностях Константинополя и на островах Мраморного моря, моряки военного флота были отправлены в Бизерту. Основой, костяком, ядром разбитой армии как были, так и остались те "псы войны", сплоченные кровью и пройденными дорогами, за три года успевшие повоевать и в Добровольческой армии Корнилова, и в южной армии Деникина, и в армии Врангеля. Они потерпели поражение и отступили — но не сдались. Они надеялись когда-нибудь еще повоевать — и, возможно, вернуть утраченные позиции. Представители французского и английского командования, занимавшиеся делами русских беженцев, поддерживали их в этом намерении и старались сохранить врангелевские дивизии для планируемой в то время войны с Советской Россией. Из воспоминаний Б.И. Александровского: "Англия, оказывавшая мощную финансовую и материальную поддержку Деникину, окончательно отказалась к тому времени от дальнейшей помощи белым армиям, по-видимому, считая ее совершенно бесполезной. Франция, наоборот, официально заявила, что берет под своё покровительство русских "беженцев" и что делает это якобы из чувства "гуманности", о чем французские власти неоднократно оповещали население эмигрантских лагерей. "Гуманность" эта была, впрочем, довольно своеобразной: французское правительство распорядилось выдать своим новым подопечным — "беженцам" — оставшиеся от Дарданелльской операции 1915 года старые палатки, залежавшиеся банки мясных консервов и превратившуюся чуть ли не в камень фасоль, а в виде платы за все это забрала угнанные Врангелем боевые корабли Черноморского флота и целиком весь торговый флот, сосредоточенный к моменту эвакуации по приказу Врангеля в портах Черного моря. (Впоследствии часть этих кораблей была возвращена Францией Советскому Союзу.) В те же руки попало все ценное имущество, которым были нагружены эти корабли. Не нужно быть экономистом и статистиком, чтобы понять, что "гуманности" в этом бизнесе очень мало".
Стоял теплый ноябрь 1920 года, когда 30 000 офицеров и солдат врангелевской армии — алексеевцев, дроздовцев, корниловцев, марковцев — вместе со штабами, интендантствами, госпиталями и прочими вспомогательными учреждениями высадились на пустынном европейском берегу Дарданелльского пролива, около маленького городка Галлиполи. В это же время на столь же пустынные берега острова Лемнос были выгружены 15 000 донских казаков. Военный флот Врангеля в составе одного линейного корабля, одного крейсера, шести миноносцев и ряда вспомогательных судов получил приказ идти в тунисский порт Гизерту, где корабли разоружили, а личный состав вместе с воспитанниками морского корпуса списали на берег. Морякам повезло чуть больше, чем сухопутным войскам: им предложили работу во французском флоте всего через несколько месяцев! А для сухопутных начались "галлиполийское и лемносское сидения" — так называли военные годы, проведенные в лагерях в Турции. Борис Александровский вспоминал: "В первые же дни после высадки разбитой белой армии в Галлиполи и на Лемносе находившийся в Константинополе Врангель отдал свой первый зарубежный приказ. Ему нужно было как-то сохранить свое лицо и вдохнуть в приунывших после крымской катастрофы подчиненных какую-то надежду. В высокопарных выражениях приказ упоминал об историческом предопределении расселения белой армии на землях около Древней Византии с ее храмом тысячелетней древности — Святой Софии; на тех самых землях, где покоятся
Генерал Кутепов решительно взялся за обустройство лагерной жизни. Сам он расположился со своим штабом непосредственно в городке на Галлиполи. Для размещения многочисленных штабных отделов и подотделов были сняты частные помещения. Там же в городе расположились вывезенные вместе с остатками разбитой армии шесть юнкерских училищ всех родов оружия, технический полк, три офицерские школы, железнодорожный батальон, госпитали, хозяйственные и подсобные учреждения. К тому моменту казна Врангеля еще не опустела и военные могли существовать более-менее сносно. Впрочем, для основной массы эвакуированных на Галлиполийский полуостров военных французское командование отвело пустынную долину в нескольких километрах от города, где в первые же дни после высадки вырос целый палаточный город. Борис Александровский писал: "Странное было время! На турецкой территории с преобладающим греческим населением хозяйничали победители — англичане и французы. Территория Галлиполийского полуострова оказалась подчиненной французам. В городе был расквартирован полк чернокожих сенегальских стрелков, а в бухте стоял французский контрминоносец с наведенными на русский "беженский" лагерь жерлами орудий. На всякий случай. Так спокойнее. Кто их знает, этих "беженцев", что у них на уме! Ведь они как-то ухитрились протащить с собой на пароходах и выгрузить на сушу некоторое количество винтовок, пулеметов и патронов. С ними надо быть начеку. Ближний Восток — классическое место для всякого рода политических сюрпризов и авантюр".
Остатки армии Врангеля были сведены в корпус, получивший название: "1-й армейский корпус русской армии".
Дивизии — Корниловская, Марковская, Дроздовская и Алексеевская — превратились в полки, сохранив те же названия. Все вместе они составили 1-ю пехотную дивизию. Кавалерия — исключая донских казаков, поселенных, как выше было сказано, на острове Лемнос, — была сведена в "1-ю кавалерийскую дивизию". Правда, своих лошадей они оставили в Крыму, везти их через море не было никакой возможности, для людей-то места не хватало… Но все равно они числились кавалеристами, соблюдали традиции, сохраняли знамена. Артиллеристы были сведены в "артиллерийскую бригаду 1-го армейского корпуса". Артиллерии тоже не было… Но остались знамена и знаки отличия, Вообще за традиции военные эмигранты держались крепко, понимая, что это все, что осталось им, все, на что они еще могут опереться. Дорогие традиции… Никому не нужные — и совершенно необходимые! Чтобы выжить. Чтобы сохранить остатки достоинства, без которого этим людям жизнь не представлялась возможной. Кутепов и его приближенные делали все, чтобы подчиненные не заскучали от лагерного безделья и не позабыли о том, что они — элита армии, "господа-офицеры"!
Как некогда на кораблях, теперь и в Галлиполи каждодневно рождались новые слухи, имевшие целью утешить и успокоить, внушить надежду… Возможно, эти слухи сочинялись и распространялись приближенными Кутепова, понимавшими, что их подчиненные ничем, кроме надежды, жить не могут. И они старались всячески поддержать эту надежду, придумывая все новые утешительные басни:
"Франция признала армию. Через два месяца десант. Армия покатится к Москве как снежный ком. В три месяца с большевиками будет покончено".
"Президент Вильсон официально заявил, что он оставляет большевикам еще только шесть недель жизни".
"Англия согласилась на военную диктатуру. Кутепов уже назначен диктатором. Его будущая резиденция — Московский Кремль".
"Каждый месяц галлиполийского сидения приравнен к году службы. Уже заготовлен приказ о производстве в следующие чины всех господ офицеров".
"Франция предлагает нам пометную службу охраны новой французской границы на Рейне. Установлены высокие оклады. Отправка — через две недели".
Каждому новому слуху верили с отчаянием последней надежды. Потом разуверивались — чтобы снова уверовать в очередную выдумку! Надо же людям во что-то верить даже в пустынном Галлиполи, который русские переименовали в "голое поле".
Кутепов старался не дать военным заскучать по-настоящему. Каждое утро в лагере трубили побудку, каждый день были военные тренировки и марши, за неотданное воинское приветствие по-прежнему полагалась гауптвахта. Кутепов не зря заставлял военных маршировать и соблюдать традиции: к концу "галлиполийскою сидения" из обитателей лагеря было создано сплоченное сообщество, будущий РОВС — Российский Общевоинский Союз. Официальное рождение РОВСа относится к 1924 году. Именно тогда в точности определились его организационная структура, права и обязанности членов, устав и прочие подробности юридического и организационного порядка. Но зародился он еще в Галлиполи, и идея создания подобного сообщества военных беженцев принадлежит именно Кутепову. Но, поскольку в лагере жили по большей части люди образованные и утонченные, Кутепов старался обеспечить еще и организацию досуга, всевозможные развлечения: футбол, самодеятельный театр, лагерная газета, для которой, кстати, писал Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, тоже переживший "галлиполийское сидение", и концерты, в том числе и Надежды Плевицкой.