Плеяда

Суконкин Алексей

– Мой однокашник по Академии, - ответил Томск. – Теперь он в ГэШа.

***

В наступивших сумерках автоматные очереди, прозвучавшие со стороны позиций второго взвода, никого в боевом охранении не встревожили. Мало ли, кто там во что, или в кого, стреляет. Война же кругом.

Ганс повертел в руках бесполезную радиостанцию, на которой аккумулятор сдох раньше времени, хотя Каштан уверял, что батарея новая и протянет трое суток. Отныне не было никакой возможности установить связь с Каштаном, следовательно, в дальнейшем трудно было рассчитывать

на какое-то взаимодействие, в том числе на оказание помощи.

В его голове не укладывалось, зачем Каштан организовал эвакуацию легкораненого Аватара, который вполне мог просидеть с группой до завершения смены. Ушедший Аватар уменьшил количество «штыков» в группе до четырёх, что теперь уже не позволяло полностью контролировать занимаемую позицию, и уж конечно, никакой речи не могло идти о наступлении на «Зею».

Одно радовало – пулемёт Аватара остался на позиции, и его огневые возможности вселяли в сознание Ганса надежду, что в случае атаки немцев со стороны «Зеи», ему удастся отбиться, ну, или, что было более вероятным, подороже продать свою жизнь.

– О чём задумался?
– спросил подошедший Гоча.

– Достало всё, - ответил Ганс. – Тебе ставят изначально невыполнимые задачи, дают в подчинение откровенных мудаков, ни на что не способных, ничем тебя не обеспечивают. Вот скажи, как воевать? О чём они там, наверху, думают?

– Ганс, да забей. Ты будто первый день на войне, - усмехнулся Гоча. – Мы сдохнем скоро, и ты это знаешь, чего тогда лишний раз напрягаться, о чём-то размышлять? Всё равно мы никак не сможем изменить ход событий. Расслабься. Это судьба.

– Ты как бы прав, - вздохнул Ганс. – Но я не планирую пока погибать. Я буду бороться, насколько хватит сил.

– Ну, вот оставят тебя силы, и ты придёшь ровно к тому, о чём мы сейчас говорим – к безразличию.

– Мне безразлично, Гоча, но иногда становится невыносимо обидно, что кто-то там, сверху, я не знаю, может в штабе батальона, или бригады, сидит такой весь красивый, чистый, помытый, сытый, и решает, жить тебе или умирать. Причём решает, даже не зная тебя лично. Ты для него – просто строчка в ШДК. Заполненная строчка, которая быстро может стать пустой. И что самое печальное, он ведь тоже является участником войны, а пройдёт время, и он будет своим внукам рассказывать, как водил полки в атаку, и эти полки умывались кровью, а он вот, такой везунчик, выжил.

– Кому суждено - будет рассказывать, - согласился Гоча. – А среди нас, штурмовиков, таких будет очень немного. О войне рассказывать будут в основном тыловые крысы, которые не нюхали передовой, которые не знают, что такое бой… но им это и не надо. Всё равно те, кто их будут слушать, этого тоже не знают, и будут готовы верить в любые сказки.

– Тихо, - предостерёг Ганс. – Слышишь?

Гоча замолчал. Где-то далеко в небе звучала «Баба-Яга».

– Летит, - кивнул Гоча.

– Нет, - Ганс покачал головой. – На «Зее» какие-то шорохи.

– Как ты слышишь? – удивился Гоча. – Я вообще ничего не разбираю.

С

«Зеи» совершенно отчётливо раздался хруст ломаемой ветки.

– Вот, слышал?

– Слышал, - кивнул Гоча. – Идут.

– Иди, подними пацанов, - сказал Ганс. – А я пока посмотрю за ними.

Гоча уполз по ходу сообщения в глубину посадки.

Ганс ухватил за ручку пулемёт, стоящий в окопе, и выставил его в разрыв бруствера. Стараясь не шуметь, оттянул назад затворную раму и навалившись грудью на край окопа, занял удобное для себя положение. Для контроля поводил стволом, проверяя, какой сектор он сможет перекрыть.

В этот момент рядом с ним в бруствер шлёпнула пуля. Ганс присел, лихорадочно соображая, что сейчас по нему работал снайпер, у которого был тепловизионный прицел, а оружие было оснащено прибором бесшумной и беспламенной стрельбы.

Ганс тихо взвыл от осознания беспомощности своего положения – пусть первый выстрел и не попал в него, один из следующих точно достигнет цели, при том, что стрелок останется для него невидимым.

– У них тепляк с банкой! – крикнул Ганс, пытаясь успеть предупредить своих товарищей, пока они не попали в прицел противника.

– Я слышал, - отозвался Гоча, который успел отползти метров на двадцать.

Ганс стащил пулемёт обратно в ячейку и пополз по ходу сообщения в сторону, благо, днём его смогли немного углубить единственной лопатой, случайно дожившей на позициях до этой ночи.

Сердце выскакивало из груди от физической нагрузки, а душа кричала и требовала сейчас встать и бежать – подальше от этого страшного места, где в любую минуту можно было поймать свою смертельную пулю, даже не зная, откуда она прилетит.

В какой-то момент Ганс остановился, и перевернувшись на спину, пытался отдышаться. Со стороны, куда уполз Гоча, послышалось движение.

– Стойте, пацаны, не ползите сюда, - сказал Ганс. – Занимайте позиции там, где находитесь.

Он рассудил так: тот, кто стрелял в него из бесшумного оружия, сейчас не мог увидеть, куда уползла «жертва», а если стрелок пойдёт вперёд вместе со штурмовиками, то обнаружить лежащего в окопе Ганса он сможет только в последний момент – когда шансы будут примерно равны.

Ганс весь обратился в слух – и он отчётливо слышал, как к нему приближаются люди. Они не разговаривали, шли молча, шли уверенно – и только ветки хрустели у них под ногами.

Зная тактику окопного боя, Ганс понимал, что часть людей будет идти по окопу, а часть вдоль него, с обеих сторон, не давая обороняющемуся высунуть голову. Он упёр приклад пулемёта в стенку окопа на повороте, установив его на сошку таким образом, чтобы можно было вести огонь вдоль хода сообщения, быстро достал из кармана верёвку, просунул её через спусковую скобу так, чтобы она охватывала спусковой крючок, привязал к рукоятке и протянул за поворот окопа – чтобы привести в действие пулемёт, достаточно было потянуть верёвку, и она бы прижала спусковой крючок, срывая затворную раму.