Плеяды – созвездие надежды

Кекилбаев Абиш Кекилбаевич

Прошла даже молва, что послов схватили и посадили за решетку как заложников и будут держать до тех пор, пока казахи не вернут русское посольство. Русская царица терпелива, но на этот раз, прослышав про разбой, учиненный Бактыбаем, она не вытерпит.

Слухи пугали, будоражили людей, не давали им жить в покое.

Как-то Букенбай привел в юрту Абулхаир-хана незнакомого человека. Хан хорошо изучил Букенбая и мог даже по походке судить о его настроении. На этот раз батыр пришел в плохом настроении — значит, принес недобрые вести.

Букенбай кивком показал своему спутнику, чтобы тот садился, и тот тяжело плюхнулся справа от хана. Абулхаир понял, что незнакомец — калмык,

и, судя по одежде, из знатных, скорее всего посол. Однако какой-то странный посол. Обычно калмыцкие послы держались надменно, важно. Этот же будто бы оробел, прятал глаза.

— Говори, с чем явился? — властно, словно рабу, приказал Букенбай.

Калмык вынул из-за пазухи бумагу и протянул ее Абулхаиру с таким видом, словно бумага эта жгла ему руку. И сразу же забубнил монотонно и уныло:

— Зовут меня Мунке. Меня послали к вам два тайши — Доржи и Лобжи, отец и сын то есть. Между ними и Церен Дондуком возникли разногласия, которые переросли во вражду. Церен Дондук попросил у русской царицы войско, и она направила ему двадцать тысяч солдат. Однако калмыки разбили войско наголову. Теперь отец и сын тайши Доржи и Лобжи решили начать войну с Россией. Они хотят видеть вас, Абулхаир-хан, своим союзником в этой войне.

Абулхаир-хан был готов услышать все что угодно, только не это. Он знал о давней вражде Доржи и Аюке, но, оказывается, и с сыном Аюке — Цереном Дондуком — они живут как кошка с собакой. И решили свою ненависть к Церену Дондуку перенести на русских...

— Разве будет русское кочевье удачливым, если его возглавляет баба! — вдруг, не моргнув глазом, выпалил калмык. — Где уж ей? Петр Великий относился справедливо ко всем калмыцким улусам. Эта же длинноволосая никого не признает, никого не уважает, кроме ханских отпрысков. — Калмык обиженно хлюпнул носом. — До небес восхваляем русские пушки и другое оружие, восхищаемся, какие у России солдаты. А они, на поверку выходят, перед калмыками и казахами все равно что мальчишки, которые впервые сели на жеребят! — Посол расправил плечи, поднял голову. — Если мы объединимся с вами, то все слабости этой самой царицы сразу же обнаружатся!.. Если вы, великий хан, примете предложение тайши Лобжи, он сразу же отдаст вам в жены свою дочь, богатого приданого не пожалеет. Он готовит также дары батырам Букенбаю и Есету — каждому по двести коней и сто верблюдов. Вот так, с тем я к вам и приехал. Зачем вам оглядываться на царицу, зачем иметь с ней дело теперь? — калмык сделал ударение на последнем слове. — Наверное, вам самим известно, что произошло с вашими послами?

Абулхаир не проронил ни слова. Слуга увел Мунке в другую юрту.

Хан и Букенбай переглянулись, помолчали. Последние дни Букенбай совсем приуныл, опустил голову. В какой бы аул он ни приехал, всюду неслись в спину ехидные шепотки да злобные насмешки: «Он-то, бедняга, ради этого посла русской царицы бросал, бывало, трапезу, скакал сломя голову по его первому зову! Хорошо же повелительница кафиров отплатила ему! Заточила в темницу единственного брата жены! А жена-то у Букенбая, вот несчастная, совсем разболелась, ох-хо-хо! Напала на нее какая-то припадочная болезнь, чуть что — теряет сознание! Да, есть на Букенбае вина! Это он заложил голову Бакая, если что случится, жизнь Бакая на его совести будет!»

Букенбай молчал, словно воды в рот набрал. Видя его насупленные брови, скорбно опущенные губы, Абулхаир и сам почти начинал верить людским пересудам. Почему не поверить? Все может быть!

Что повезло с собой казахское посольство белой царице, кроме испещренной подписями и печатями бумажки? Слова, пустые обещания, лживые заверения и клятвы. Если бы императрица

не беспокоилась за судьбу своего посла и своих людей, разве послала бы она по зиме этот злополучный караван? А что сталось с ним? О господи, что же тут удивляться, если она заточила в темницу казахских послов! Хотя ни хану, ни тем более Букенбаю от этих размышлений было не легче... Они превратились в мишени для насмешек. Подвластный им народ почти весь разбежался в разные стороны. Одни совсем отчаялись, отвернулись от них, другие выжидают, чем это все кончится.

Есть от чего отчаяться. На что может решиться в гневе женщина, восседающая на троне в великой стране? Кто их, баб, разберет? Недаром говорят о них: волос длинен, да разум короток... И влияние потомков Аюке на калмыков слабеет с каждым днем. Если русское войско разбито, то слава русской императрицы померкнет в глазах казахов.

Все учли эти матерые волки — Доржи и Лобжи. Решили взвалить на хана еще одну непомерную тяжесть. «Последуешь за нами, присоединишься к нам — будешь в чести и у казахов и у калмыков!» — вот что своими действиями хотели они сказать хану. И они по- своему правы. Если он сейчас потянется копьем к русской границе, тех, кто одобрит и поддержит хана, будет куда больше, чем тех, кто осудит. Сбегутся быстро, соберутся вокруг него, начнут шуметь, во всю глотку славить да восхвалять! Ставка ханская наполнится людьми. Не то что теперь — стоит пустая, словно жилище какого-нибудь вора.

Да, есть о чем задуматься. Есть из-за чего печалиться, страдать Букенбаю. Аллах подлил масла в ханский угасающий светильник — впереди забрезжила надежда вернуть былую славу, былой почет. Как тут не ломать голову?

«Предположим, я переметнусь на сторону калмыков. Народ мой скажет: «Барекельды!» Калмыцкий тайши отдает мне свою юную дочь, пригонит тучные стада, ну а потом? Долго ли продлится счастье, купленное такой ценой? Кто может сказать, что завтра же не налетит на нас с востока джунгарский контайджи? Не придет отомстить нам русское войско? Ведь я стану тем разнесчастным, который собственными руками подкинул дрова в два костра, между которыми и без того жарится бедный мой народ! Да-а-а, эдак можно зажечь адское пламя!..

Как долго, к тому же, продлится, сохранится единство моего непостоянного народа? Окажись я клятвопреступником перед русскими, он сегодня соберется вокруг меня, а завтра покинет, как уже не раз было, хотя бы после битвы на Аныракае. И снова будут кипеть злобой и завистью потомки Жадика, и главного трона мне не видать как своих ушей. Не заняв же главный трон, я не добьюсь ничего. Не будет мне счастья и покоя никогда! Если, кто и может наделить меня подлинной властью, вознести на трон, так это белая царица. Только она!

Изменить планы и решения, то есть изменить русским, значило бы отказаться от того, что я всегда считал смыслом своей жизни. И я на это не пойду! Иначе — позор на все времена перед собой, перед народом, перед русскими!

А что, если калмыков подговорили мои враги, взяли и подослали ко мне с этим предложением? Так, пожалуй, скорее всего и есть. Их цель — опозорить меня перед всеми — русскими, калмыками, казахами, выставить меня предателем. Очернить в глазах императрицы. Завтра же поскачут к ней, примкни я сейчас к отцу с сыночком. Путь к трону и счастью лежит через Россию, а мои враги готовы на любую подлость и преступление, чтобы только плюхнуться своими погаными задами на главный трон казахов! Враги — потомки Жадика — знают это так же хорошо, как и я. Потому Самеке и стелился травой, когда к нему явился человек от посла. Потому по первому же зову русского посла, как послушный ягненок, прискакал сюда Батыр.