Плеяды – созвездие надежды

Кекилбаев Абиш Кекилбаевич

Таймас прищурился и воскликнул:

— Кто же именно ставит нам эти требования?

— Мы, бии родов Младшего жуза.

— Мы, однако, не слышали, чтобы башкиры нападали на улусы Младшего жуза. Или, может, мы не осведомлены? Тем родам, которые добровольно приняли русское подданство, не нанесено никакого ущерба или урона. Ведь так? Ну, а за покой и благоденствие улусов Самеке посол ответственности не несет. Они не являются подданными Российской империи. На каком основании хотите вы сделать его заложником? Это беззаконие! И вы, как подписавшие присягу на верность России, будете нести перед царицей ответственность за любое насилие или даже неуважение к ее послу. Ваше поведение мы будем — в соответствии с нашими законами —

расценивать как предательство...

Бии затаили дыхание. Кисточка на камче бия Танирберды мелко задрожала.

— Что же, русская царица, выходит, может заставить нас отречься от наших соплеменников? — пробормотал батыр Бахтыбай.

— Вот именно, вот именно! — пришли в движение, заволновались остальные. — Неужто же мы ради прихоти царицы должны отказаться от наших единокровных братьев? Они попали в беду, и мы не можем наблюдать безучастно, как они, бедняги, страдают!

— Это что же получается? Голова одного посла стоит дороже, чем сорок мертвых и сто пленных казахов?

— Остальным мы препятствовать не будем, пусть себе убираются! Но посла оставим заложником. Ради того, чтобы белая царица пресекла разбой башкир!

Таймас дал выговориться всем и при этом наблюдал за каждым. Не все были настроены враждебно, многие приехали сюда, чтобы посмотреть, как поведут себя обе стороны.

— Лично я без господина посла и полшага отсюда не сделаю. Другие башкиры, уверен, поступят так же! — заявил Таймас. — Вместе приехали, вместе и уедем! — Он сделал паузу и в полной тишине продолжал: — Вы тут подавали голоса, что мы заставляем вас отказаться от ваших соплеменников. Если вы так дорожите родством, то и собратья ваши из улусов Самеке тоже небось дорожат... Почему вы не внушили им, чтобы они жили мирно, не трогали, не задевали страну, подданство которой они приняли? Кто начал барымту — ваши кровные братья или башкиры? То-то же! Сколько всего они натворили против русского государства? Против нас, грешных, пожаловавших сюда с самыми мирными целями? Кто совсем недавно ограбил русский караван? Кто кому причинил больше зла? Ваши братья расплачиваются теперь за свои грехи! Если хотите избежать кары русской царицы и смягчить ее гнев, не задерживайте ее посла! Предупреждаю вас!

— Мы не имеем возможности возвратить на родину посла! — раздался из толпы робковатый голос. — Как мы можем отпустить его без даров и подношений?

Боясь рассмеяться над этой явной отговоркой, Таймас ответил:

— Лучшие дары и подношения — это ваша честность и преданность. Верность слову.

В разговор ввязался Бактыбай:

— Как же его отпустить? Вы там все вашей царице распишете, она с нами расправится, как волчица с ягнятами...

Таймас всем телом повернулся к нему:

— Не перестанете задираться — держитесь! Императрица вам не бабушка по матери, чтобы гладить по головке каждого строптивого задиру. Она не то что уши, головы отсечет за ваши «шалости»!

— Эй ты, не пугай нас, не больно-то мы испугались. Тебе что за дело до наших голов?

— Ты, башкир, поосторожнее, поосторожнее! Выбирай слова! Ишь, как распетушился этот евнух!

— Щелкает нас по лбу каждым своим словом, будто бы он любимец самой белой царицы!

— Если всякий, кто начал есть русский хлеб раньше, чем мы, будет на нас покрикивать, то нам уж точно житья не будет под русскими!

Призывая всех к порядку и молчанию, Танирберды поднял вверх камчу.

— Мы сказали, что хотели сказать. Услышали, что хотел сказать нам посол. Все... Теперь у нас будет разговор с ханом Абулхаиром. Но и тебе полезно будет посидеть здесь, — бросил он на Таймаса взгляд исподлобья. — Хан, мы предупреждаем тебя: пока башкиры не возместят Среднему жузу потери, ты не дашь послу и шагу ступить. Если ослушаешься, то пеняй на себя!

Абулхаир даже бровью не повел.

— Не распускай хвост, Танирберды! — властно оборвал

он бия. — Убери свой скорпионий хвост, который тебе долго удавалось прятать в подштанниках. Передай тем, кто тебя, знатного бия, использовал в своих целях и послал сюда: клятва русской царице останется неизменной. Для меня клятва есть клятва. Я не имею привычки, как иные, сегодня превращаться в хвост кобылы, а завтра в хвост верблюда. Сегодня ваши брови грозно нахмурены, но я подожду — хочу посмотреть, как вы будете выглядеть завтра, — хан провел ладонью по усам, распрямил плечи. — Я тоже не ищу смерти. Потому и не возьму на себя грех за чужие подлости. Хотите сделать посла заложником — что ж... Но ответ будете держать сами. Для меня посол — почетный гость, и я отправлю его на родину по первому же его слову. Более того, пошлю с ним своего сына Ерали. Если вы вырежете меня со всей моей семьей, со всеми моими домочадцами, не радуйтесь попусту, не считайте, что спроса за это с вас не будет! Просчитаетесь! Не думайте, что безнаказанным окажется и легкомыслие ваше — вчера клялись, а сегодня отреклись! Подумайте, крепко подумайте, прежде чем творить глупости. — Абулхаир легко поднялся с места, давая понять, что считает разговор оконченным.

Бии сели на коней и, не простившись, уехали. Абулхаир знал — опасность и ненависть достигли зенита. Но он находился в состоянии какого-то странного возбуждения, когда, кажется, ничто не страшно, ничто не способно испугать... Набег? Полный разгром и уничтожение его аула? Его близких? Посольства? Это еще неизвестно, решатся ли они на разбой.

Хан не заметил, как удалился от аула. И увидел вдруг всадников на гребне высокого холма. Возбуждение прошло, он почувствовал, что дрожит. То была не дрожь гнева, сожаления или страха. Абулхаир почувствовал опустошенность и горечь. Наверное, те же чувства испытывает годами прикованный к постели, безнадежно больной человек, когда наступает его смертный час: знал, что не жилец на этом свете, и все же лелеял надежду...

Абулхаир испытал самые отчаянные муки, но такой, как сейчас, казалось ему, он не испытывал никогда. Словно ступал голыми ступнями по горячим углям — нигде не было ни пяди живой земли, прохладной и родной... Северный ветер обдавал его страшным, будто из тандыра, жаром...

«Что же это, что же это такое? За что? За что?» — вопрошал Абулхаир всевышнего и ровную, голую степь. И этот вопрос как гвоздь засел в голове, мучил, не давал покоя...

На гребне было десять всадников. «Не войско, слава аллаху! Однако выглядят они довольно зловеще на своих вороных конях. Двинулись к юрте Зердебая. Э-э, так это и есть, видимо, жених, будущий зять. Странно все это, не по-людски как-то! Такой поздний час выбрать для первой встречи с невестой!» — Абулхаир пытался и никак не мог уловить связи между этими событиями. Но она была!

***

Аул, выдающий девушку замуж, всегда выглядит оживленно и празднично.

Люди в ханском ауле устали от тревог и страха. И поэтому они были рады тою, возможности хоть немного отвлечься, сосредоточиться на событии счастливом.

Все взоры аулчан были в юрте Зердебая. Разговоры велись только о предстоящей свадьбе и о том, какая удача привалила ювелиру и его дочке.

Женщины судачили не переставая.

— Зять-то, зять-то будущий, оказывается, родня самому султану Бараку.

— О аллах! У всякого, кто правит улусом, всегда найдется родня. Каждый не прочь похвалиться, что он сват или брат султана или бия... Пес и тот брешет без устали, что его мать из одного гнезда с сукой, что обитает при доме мырзы!

— Если жених такой высокородный, что понуждает его жениться на глухонемой?

— Говорят, они обручены еще с колыбели. Кто знал, что она будет глухонемой? Младенцы все на одно лицо...

— Значит, и калым был уплачен?

— Это никому не известно...