Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Фон Вейганд слегка наклоняется вперёд. Не позволяет разорвать контакт, проникает внутрь, не прикасаясь.
Вечная ночь. Без края и без конца. Ложиться на меня. Накрывает тёмным бархатом. Смягчает удар стального клинка. Прямо туда. Под рёбра.
— Проклятая диета, — оглушающий шёпот и звериный оскал. — Вынужден отказаться.
Дрожь зарождается в груди, движется по всему телу. Неумолимо. Против воли. Слёзы душат. Отчаянно рвутся наружу.
Не спасут ни эклеры, ни макаруны. Ни даже вишнёвый
Яд сомнения пропитывает плоть, застывает в жилах густой смолой. Вязкие капли стекают вниз. По кончикам ресниц.
Отключаюсь. Стараюсь не думать. Перевести стрелки. Отгородится от реальности, закрыть собственное сознание.
Что чувствовала Мария-Антуанетта?
Когда опускалась на колени перед гильотиной.
В белой пикейной рубашке, с чёрной лентой на запястьях, с муслиновым платком на плечах и в лиловых туфлях. Лишённая всего, доведённая до предела. Униженная, но не сломленная. По-прежнему королева.
Что хуже — смерть или ожидание смерти?
В одном углу ринга — колючая вспышка боли. Ослепляющая, обжигающая. В другом — ад без границ. Безвизовый режим в чертогах Сатаны.
Чего изволите — правду или ложь?
Добро пожаловать, на эшафот.
Проходите, не стесняйтесь.
Горизонтальная скамья к вашим услугам. Прилягте, отдохните. Навсегда. Две доски с выемкой. Не волнуйтесь, шея не успеет онеметь. Не дёргайтесь, позвольте закрепить на славу.
Аттракцион работает безотказно, толпа содрогается в экстазе.
Косой нож замирает наверху. Доля секунды — отпускаем защёлку, нажимаем рычаг. Орудие смерти в свободном полёте.
Поздравляю.
Вы самое слабое звено.
Прощайте.
Эти французы сумасшедшие.
Активно создавали серьги и браслеты, печати для конвертов, прочие изысканные сувениры в виде гильотины.
В ресторанах подавали блюдо марципановых куколок, которые карикатурно копировали известных политических лидеров смутного времени. Каждому посетителю полагалось по мини-гильотине. Из красного дерева.
Выбирай жертву, казни в своё удовольствие. Вместо настоящей крови вытекает сладкий алый соус. Макай в него игрушечный трупик. Кушай, не обляпайся. Голову сохрани на память о чудесном обеде.
Прелестно ведь.
Дух свободы, демократии, перемен.
Жаль, вдохновенные революционеры частенько забывают о судьбе Робеспьера.
Ладно, покончим с долгими отступлениями.
Истина как она есть.
Я боюсь.
Дико. Безумно. До чёртиков.
Не готова к мятежу. Не знаю, хочу ли докопаться до правды. Но и во лжи не сумею жить. Комфортное неведение исключаю автоматом.
Вполне допускаю, некоторые вещи просто не должны случаться.
Второй сезон «Физрука». Русский рэп. Глобальное потепление.
Однако они происходят. Снова и снова. С завидной регулярностью.
Хотя
Ну, не так страшно как мои стихи, которыми в местах не столь отдалённых пытают Гитлера.
Шучу.
Даже для него это слишком суровое наказание.
— Надоели буржуйские штучки, — совершаю выразительный жест рукой, тонко намекаю на утончённые яства, коими уставлен стол. — Сейчас бы пельмешки с мяском да брусничный морс.
Фон Вейганд посмеивается.
— Заказывай, — следует подарок с барского плеча. — Исполню.
Глава 15.3
Слишком скучно. Никакого сопротивления. Подобная капитуляция рубит спортивный интерес на корню.
— Позже, — говорю, насупившись.
Придётся поменять тактику. Нельзя допускать тягостного однообразия.
— Давай начистоту, откровенно, без утайки, — мастерски усыпляю бдительность, гениально подсекаю: — Твоё любимое блюдо?
Начнём с примитива, пускай расслабится. Чем безобиднее стартовый вопрос, тем сильнее брешь в дальнейшей обороне. Для затравки спрашиваем всякую чепуху, а потом пускаем в ход серьёзные темы.
Но соперник не дремлет, готовит очередную подставу. Выбивает дыхание из лёгких одним коротким:
— Ты.
Замираю, не способна шелохнуться.
— Что? — выдавливаю чуть слышно.
— Ты, — охотно повторяет, улыбается.
— П-прости? — с трудом ворочаю языком.
— Ты, Лора, — подтверждает снова. — Ты моё любимое блюдо.
Таким тоном детям втолковывают азбуку.
— Хм, в этом смысле, — судорожно сглатываю, развиваю догадку: — Нравится издеваться, расставлять силки на живца, загонять в ловушку.
— В прямом смысле, — произносит без тени веселья, абсолютно серьёзно.
— Как? — упорно отказываюсь понимать.
— Очень вкусная, — нарочито растягивает слова. — Лучше любого десерта.
— Я не… я…
В горле противно скребёт, губы едва шевелятся. Моментально теряю дар речи. Позорно замолкаю.
— Очень красивая, — продолжает спокойно, вкрадчиво прибавляет: — Там.
Вжимаюсь в кресло. Лихорадочно стараюсь придумать достойный ответ. Тщетно пытаюсь постебаться, поюморить в своей обычной манере. Напрасно пробую рассмеяться. Звук получается фальшивым и пугающим.
— Только там? — бросаю нервно.
Фон Вейганд остаётся убийственно невозмутимым.
— Везде, — замечает ровно. — Но там — особенно.
Тянусь за бутылкой.
Воды, а не текилы.
К сожалению.
— Каждая женщина выглядит по-разному, — произносит с расстановкой. — Не каждую хочется рассмотреть.
Хорошо, что не успела выпить.
Точно бы поперхнулась.
— Некоторые достаточно привлекательные, — рассуждает с видом философа. — А некоторые неприятные и даже отталкивающие.