Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Стоп, снято.
Моё терпение гибнет окончательно.
— Позволь поинтересоваться, — роняю вежливо, не дожидаясь разрешения, бросаюсь в атаку: — Это действительно о вагинах? Не метафора? Не подтекст? Не завуалированное признание? Реально о вагинах? Типа иногда встречаются милые и симпатичные, хотя существует полным-полно гадких и омерзительных?
Отлично.
Отсюда поподробнее.
— Какова статистика? — любопытствую яростно. — Предлагаю подбить данные. Сколько экземпляров оценил? Гребаный эстет.
Меня трясёт.
Зуб на зуб не попадает. Пальцы отбивают барабанную дробь.
Фон Вейганд нагло игнорирует истерику.
Кричу. Гневно возмущаюсь. Озвучиваю оскорбительную тираду. Болтаю без умолка. Колочу кулаками по столу. Сбрасываю «Цезарь» на пол. Отправляю следом несколько других тарелок. Поливаю замысловатый коллаж минеральной водой.
Реакции ноль.
Каменная статуя проявляет больше эмоций, чем он.
Хладнокровный ублюдок. Бессердечная скотина. Сволочь беспринципная. Гад проклятый. Бездушный урод.
— Всё? — спрашивает, наконец.
Сил орать не остаётся. Бить посуду лень.
Концерт достигает логического финала. Творческий запал гаснет. Вольная импровизация завершается.
Молчу.
— Почему так сложно поверить? — искренне недоумевает.
Фыркаю. Пожимаю плечами.
Кто бы говорил.
— Ты у меня одна, — мигом обезоруживает.
Внимательно наблюдаю за его движениями.
Как он достаёт сигару из стального коробка.
Осторожно обрезает ножницами, старается не повредить табачный лист. Резко щёлкает зажигалкой. Неторопливо разогревает гаванский деликатес огнём. Медленно раскрывает неповторимый аромат. Обнажает уникальность.
Минует целая вечность, прежде чем фон Вейганд делает первую затяжку. Не спешит, наслаждается. Упивается процессом, смакует.
От этого зрелища уже хочется кончить.
— Тогда откуда, — закашливаюсь, прочищаю горло, сбивчиво бормочу: — Откуда боль?
Он молчит.
Выдыхает дым. Едва разомкнув губы. Без суеты. Чуть откидывается назад, позволяет серому облаку взмыть к потолку, окутать реальность призрачным туманом.
Тишина убивает.
Каждая прошедшая секунда отбивается внутри. На дне истерзанной души. Ударом маятника. Разрядом молнии.
Интересно, кто-нибудь услышит мой безмолвный вопль.
Лишь только рассеивается пелена, оказываюсь в капкане. Припечатанная горящим взглядом, будто могильной плитой.
Что же, рискнём.
— Думаешь, отделался условно-досрочным выносом мозга? — презрительно фыркаю. — Нет, как бы не так. Не на ту напал.
Тренируй мышцы.
Практикуйся.
Повышай квалификацию, сочиняй диссертацию. Там похудей, здесь нарасти. Вычеркни, перепиши, добавь, поправь, поменяй местами. Посоли, поперчи, прожарь получше. Дай сахарку. Ещё. Больше.
А на Гоа
Буду бороться за независимость. Нельзя идти на поводу у мужиков. Надо отстаивать свои права.
Долой грязные сексуальные утехи. Долой низменные плотские удовольствия.
Я бревно и горжусь этим.
Но пока обсудим иные темы.
— Думаешь, искупил вину сопливым признанием? — угрожающе сдвигаю брови и начинаю вдохновенно стенать: — Ты у меня одна. Словно в ночи луна. Словно в степи сосна. Словно в году весна.
Разумеется, трудно назвать пением столь жестокое издевательство над вполне достойной композицией.
Прекрасно понимаю, мои вокальные данные можно использовать как оружие массового поражения.
Чего добру пропадать. Не скуплюсь, не жалею. Щедро делюсь талантом с благодарной публикой.
— Прояви оригинальность, — отпускаю короткую ремарку и приступаю к насилию над очередной ни в чём неповинной песней: — Зацелована, околдована. С ветром в поле когда-то обвенчана. Вся ты словно в оковы закована. Драгоценная моя женщина!
Текст помню плохо.
Фон Вейганду повезло. Но не надолго.
Завершаю пытку эффектным:
— Я склонюсь над твоими коленями. Обниму их с неистовой силою.
И смело обращаюсь к национальному колориту.
Пора внести разнообразие в сольный концерт. «Кобзарь» выручит в любой ситуации. Поэзия никогда не помешает.
— Поглянув я на ягнята — Не мої ягнята! Обернувся я на хати — Нема в мене хати! Не дав мені Бог нічого!.. І хлинули сльози… (Посмотрел я на ягнят — не мои ягнята! Обернулся на хаты — нет у меня хаты! Не дал мне Бог ничего!.. И хлынули слёзы…)
Однако декламирую на порядок безобиднее. Придётся подключить скрытые резервы.
Набираю побольше кислорода в лёгкие и обрушиваю на врага колыбельную.
Французскую.
Не зря же двадцать лет назад в садике её разучивали.
— Fr`ere Jacques, Fr`ere Jacques, Dormez-vous? Dormez-vous? Sonnez les matines! Sonnez les matines! Ding, dang, dong. Ding, dang, dong. (Братец Якоб, братец Якоб, Спишь ещё? Спишь ещё? Слышишь колокольный звон? Слышишь колокольный звон? Динь-дан-дон, динь-дан-дон.)
Не стоило вытаскивать кляп. Некоторым людям изначально предначертана смирительная рубашка и комната с мягкими стенами.
Считаю до десяти.
Сжимаю и разжимаю кулаки.
— Выбираешь игнор, — бросаю с горечью.
Вдыхаю и выдыхаю.
Не помогает.
— Молчишь, — хмыкаю. — Ничего не скажешь?
Он снова делает затяжку.
И выпускает дым. И пронизывает взглядом насквозь. Вспарывает и обнажает. До костей. До утробной сути.
Он не просто курит. Уничтожает. Выпивает досуха. Меня. Сигару. Мир вокруг.