Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Затхлый запах подвала щекочет ноздри, жуткий смрад вызывает тошноту, скручивает желудок в тугой узел.
И никаким ладаном не вытравить зло.
— Гробовая тишина. Минуты тянутся невыносимо медленно. Потом что-то падает на пол. Гулкий звук. Шуршание одежды. Что-то ползёт вперёд. На коленях. Прямо ко мне.
Эти слова ощутимы физически.
Отрывистые фразы создают живой образ.
— Едва различимый шёпот, — произносит медленно. — Это слабо походило на человеческий
Как треск сухих веток.
Как шипение углей в потухшем костре.
— Затравленное животное обнимало и целовало мои сапоги, ластилось, умоляло о милости. Просило прощения за то, что ослушалось и посмело выжить.
Enough. (Достаточно.)
Сердце обрывается, ухает вниз, раскатистое эхо громыхает в ушах.
— Оно приняло меня за своего хозяина, — заявляет мягко, обволакивая нежностью. — Оно не ошиблось.
Преклонилось, покорилось, подчинилось.
На уровне инстинкта.
Уловило то, что невозможно подделать и нереально сыграть. Тотальное превосходство. Бешенную энергетику. Ауру всепоглощающего могущества и силы.
— Я спас её, — тихо говорит фон Вейганд. — Взял за руку и вывел на озарённую солнцем улицу. Вернул обратно, к людям. Разумеется, не сразу, не за один вечер. Понадобились годы, однако результат того стоил.
Damn. (Проклятье.)
Годы.
Гораздо серьёзнее и опаснее дружбы. Не заурядное сотрудничество, не банальная общность планов. Глубокая привязанность.
Нет, конечно, я рада, что Диане повезло выкарабкаться, обрести себя заново, сохранить личность, постепенно исцелиться.
Страшно вообразить, сколько пыток пришлось вытерпеть на гребаном острове и после.
Но годы.
Сотни дней и ночей, проведённых вместе. Тем более, так. За терапией. В роли рабыни и господина.
— Тебе нужно подумать не о том, какими методами я её лечил, а том, почему добился успеха там, где остальные провалились, — без труда проникает в сокровенные мысли.
Действительно — почему?
— Я не психиатр и не психолог, — презрительно фыркает. — А справился.
Хватит прибедняться.
Любого видишь насквозь, оцениваешь с рентгеновской точностью. Вмиг щёлкаешь задачи, обнажаешь подноготную. Никакую мелочь не упустишь.
— Я рискнул, — бросает хлёстко. — Другого выхода не было. Либо склеить осколки души и получить вменяемые ответы. Либо отступить, предоставить скулящее существо на волю судьбы.
И что?
Ничего удивительного.
Пусть рискнул, зато помог.
— Я мог убить её, — криво улыбается. — Не все эксперименты завершаются удачно. Игры с разумом бывают очень опасны.
Понимаю.
Скользишь
Только лучше сдохнуть, чем изнывать от мучений в объятой пламенем клетке. Коротать остаток жизни в облике изувеченного бесхребетного существа, истекать кровью и выть от безысходности — не вариант.
Надежда на спасение ничтожна, однако есть.
Приговор отстрочен. Плевать, если острие меча царапает шею, а ядовито-алые капли окропляют жертвенный алтарь. Цепляемся за мираж.
— Меня не волновали последствия, — заявляет невозмутимо. — Лорд разодрал её сознание на куски. Я собрал воедино, восстановил по частям, однако действовал наощупь, без чёткого плана, поэтому мог полностью уничтожить, дать слишком сильную нагрузку на психику.
Требую конкретики, жажду услышать иное, проникнуть глубже, постичь все тонкости процесса.
Что там происходило.
Фон Вейганд надел на Диану ошейник, посадил на цепь, позволил и дальше вылизывать сапоги, исполнять команды, иногда поощрял, хлопал по щеке, выводил на прогулку.
Угадала или стоит добавить красок?
Воображение будто нарочно рисует яркие сцены, пробуждая затаившегося демона ревности.
Ненавижу себя за это.
За бурную фантазию. За глупость и эгоистичность. За стремление докопаться до истины. За неисправимую инфантильность.
Вот дерьмо.
Человек освободился, выбрался из самого настоящего пекла, перенёс такое, чего никакому врагу не пожелаешь. А я не способна порадоваться, зацикливаюсь на низменных чувствах, терзаюсь попусту.
— Успокойся, — хмуро произносит фон Вейганд и неожиданно отстраняется. — Мы не спали. Ни разу.
Вздохнуть с облегчением не удаётся.
Машинально проверяю челюсть, заранее предвкушаю жуткие синяки от его мёртвой хватки.
— Целовались? — спрашиваю практически беззвучно, едва шевелю губами.
Он смотрит на меня как на чокнутую.
Ну, привычный взгляд, ничего нового.
Укоризненно качает головой и смеётся. Недолго, но так, что хочется нервно улыбнуться в ответ.
— Нет, — признаётся, наконец.
Полиграф в студию.
Кажется, опять нагрянул юмор. Ладно. Отставить шуточки. Подключим серьёзность, поверим на слово.
— Уверен? — уточняю вкрадчиво.
— Я бы запомнил, — заверяет сладко, потом мрачно прибавляет: — Советую обратить внимание на остальное.
Остального не существует.
Сплошная эйфория.
Открываем бутылку элитного алкоголя, отплясываем до упада. Раскатистый бас душевно затягивает — «Только рюмка водки на столе». Улыбаемся и машем. Интенсивнее.