Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
— Никакой секретности, — заверяет мягко. — Автор — Ли Куан Ю. Книга называется «Из третьего мира — в первый. История Сингапура».
— Масштабненько, — одобрительно киваю. — Ну, это по работе. Для общего развития. А для души? Какие любимые произведения?
— Угадай, — заговорщически подмигивает.
Опять наполняет бокалы шампанским, подносит крупную ягоду к моим устам, почти касается. Лишь стоит приоткрыть рот, отступает. Дразнит, съедает сам.
— Нечестно! — взвиваюсь, хлопаю его по плечу.
— Угадывай, —
Возможно.
Но моя вера в себя пошатнулась после Ли Куан Ю.
Противник полиглот, знает столько всего, что мне и не снилось. Победа призрачна, однако не станем сдаваться.
— Булгаков, — совершаю пробный ход. — «Мастер и Маргарита».
— Нет, — обламывает без лишних церемоний.
— Хвала небесам, — восклицаю радостно.
— Негативно относишься к творчеству Булгакова? — посмеивается.
— Наоборот, — мигом опровергаю кощунственное заявление. — Прусь не по-детски. Почти как от Оскара Уайльда или от Остапа Бендера. Тут загвоздка в ином. Слишком ревностно отношусь, не готова ни с кем делить.
Неисправимая собственница, желаю всем владеть единолично.
— Обидно, если люди ограничиваются поверхностным восприятием, называют эту историю любимой лишь по инерции, отдают дань моде, не пытаясь разобраться в хитросплетении смысловых пластов.
Неблагодарные, не ценят истину.
— А ведь суть книги не в забавных сценах, не в едкой сатире на советские времена. Там пугающая глубина. Бездна, в которую жутко заглядывать. Перечитываешь и открываешь новое. Слой за слоем. Или не открываешь. Замираешь, ощущаешь разгадку поблизости, но добраться до неё не выходит.
Правда всякий раз ускользает, скрывается за очередным поворотом.
— Он редактировал роман на смертном одре. До последнего дня, несмотря на чудовищные мучения. Он шептал «чтобы знали, чтобы знали». И что? Разве люди знают? Пихают его цитаты везде. По поводу и без.
Лепестки роз посреди дерьма.
Это могу делать только я.
Избранная, с манией величия.
— Каюсь. Сама такая. Не достойна произносить. Но по привычке рискну. Внимание всегда цеплялось за фразу о Фаготе. О рыцаре, который сочинил неудачный каламбур в беседе про свет и тьму. О том, кому пришлось прошутить несколько больше и дольше, нежели он планировал.
Знакомо, да?
Однажды доиграюсь до пожизненного, ибо регулярно нарываюсь на летально-фатальные приключения.
С моим авантюризмом в ад без очереди пропустят.
Исключительно по блату, прямо в VIP-ложу.
Располагайтесь, не стесняйтесь.
— Настал черёд следующего выстрела, — бросаю задумчиво, гипнотизирую пристальным взором и жму на курок: — «Mein Kampf».
— С чего бы вдруг? — притворно удивляется.
— Ты немец, и дед у тебя нацист, — оглашаю неопровержимые доказательства. —
— Верно, — кивает удручённо. — Дед всегда хранил портрет Гитлера в кабинете. Ярый фанат, выучил наизусть все труды великого вождя. Очень обрадуется, если процитируешь что-нибудь при встрече.
Сомнительный совет.
— Берёшь на понт? — угрожающе сдвигаю брови.
— Помогаю добиться расположения, — голос сочится елеем, а в глазах сверкают шальные искры. — У старика скверный характер, но даже незначительное упоминание Адольфа растопит лёд.
Точно измывается, подводит под монастырь.
— Вернёмся к тебе, — мстительно щурюсь. — Попала в цель? Горячо? Холодно?
— Мимо, — брезгливо фыркает. — Стал бы я зачитываться бреднями шизофреника. Этот недоумок оказался послушной пешкой. Принёс выгоду, потом отправился на помойку истории. Предпочитаю Макиавелли, вот где стоит прилежно внимать, учиться основам.
— Чёрт, — разочарованно выдыхаю. — Я была близка. «Государь», легко догадаться, аккурат на поверхности.
— «Государь» и не только, — делает крупный глоток. — Но это не любимые книги. Пробуй дальше.
Чуток воодушевляюсь.
— Маркес, — предполагаю смело, выстраиваю цепь оригинальных ассоциаций. — Тоже на «м», к тому же, испанец.
— Поразительная логика, — ухмыляется. — Вынужден внести поправку. Не испанец, а колумбиец.
— Однако писал по-испански, — спешно оспариваю.
Ржёт.
Нагло и неприкрыто, с невероятно хамским видом поедает клубнику. Хищно скалится, обнажает клыки.
Что это? Мне опять пригрезилось. Или на его зубах действительно кровь?
— Кортасар, — бормочу сдавленно. — Экспериментировал, творил на разных языках.
— Нет, — сухо отвергает.
— Набоков, «Лолита», — продолжаю мозговой штурм. — Педофилия. Наша тема, как ни крути.
— Не суди по форме, присмотрись к содержанию, — произносит насмешливо, менторским тоном прибавляет: — В данном произведении речь идёт о Советском Союзе и царской России.
Ум за разум, шарики за ролики.
— Прости?! — неконтролируемо изменяюсь в лице. — Там вроде про великовозрастного мужика и малолетнюю девчонку. Никакой сраной политики.
Столь активная мимика меня погубит.
Уже намечаются ранние морщины. Пролегают вдоль переносицы, уродуют высокий лоб мыслителя, паутиной покрывают некогда юную кожу.
Ещё немного и место в маршрутке уступать начнут. Хотя нет, это я размечталась.
— Ну, великовозрастный мужик символизирует советскую власть, именно от него ведётся повествование, — мило дробит устойчивый шаблон. — Так и коммунисты создавали новую историю. На свой манер, через святотатство. Чёрный монстр насилует ребёнка, совершает грязное надругательство. Поэтому образ Лолиты размыт. Неясный, нечёткий, без мыслей. Царская Россия канула в небытие.