Плохие девочки попадают в Рай
Шрифт:
– К вашим услугам все сценические номера, бар, вы можете знакомиться с другими гостями, но сессии новичкам запрещены. Доступ к ним вы получите только если решите остаться после сегодняшнего вечера. После нашего повторного собеседования.
На котором вы тоже поставите меня на колени?
К счастью, у меня хватает мозгов не сказать это вслух.
Ди морщится от пощечины, хотя я бы даже пощечиной это не назвала. Так, легкий унизительный хлопок, больше по губам.
– За то, что заговорила без разрешения, – омментирует Роб. – Вставай. Пошли.
Я наблюдаю за тем,
Вот и хорошо. Пусть дальше так думает. Потому что все это не для меня. Я здесь больше за компанию, ну а то, что мне понравился красивый мужик – так это в порядке вещей. Подумаешь.
«Он тебе еще во время собеседования понравился», – ехидно подсказывает внутренний голос.
Я отмахиваюсь от него, иду к бару. На меня тоже смотрят, я чувствую мужские взгляды, но мне к этому не привыкать. Меня как раз любят мужчины постарше. Для ровесников я слишком сладенькая, а еще у меня грудь нулевого размера. Ну ладно, наверное, первого, но мне это жить не мешает. Например, я могу носить любые наряды без белья.
Как-то так мы с Маратом и познакомились, но сейчас думать об этом не хочется. Сейчас хочется…
– Позвольте вас угостить, – произносит мужчина.
Ему, наверное, столько же, сколько отцу. Он лысеющий, но довольно подтянутый, а еще не сводит глаз с моих ног. Ди меня столько просвещала по этому поводу, что я прекрасно понимаю, с кем имею дело. Футфетишист. И, скорее всего, нижний.
– Нет, спасибо, – отказываюсь вежливо. Мне не хочется сейчас ни с кем разговаривать.
«Ни с кем, кроме Роба».
А денег у меня всегда достаточно: отец позаботился о том, чтобы я ни в чем не нуждалась. На сцену тем временем выходят трое – роскошная женщина в латексе, с алой помадой на чувственных губах, она ведет на поводке двух мужчин. Я украдкой зеваю в ладонь и отворачиваюсь. Нет, все это определенно не мое.
Пока бармен готовит коктейль, я скучаю по смартфону. Ну правда, что я тут забыла? Надо было соглашаться на приглашение Марата покататься с ним по городу. И не только покататься, но это детали.
Ко мне подходят знакомиться, но я всех отшиваю. Не знаю, что на меня нашло, обычно я более общительная, но сейчас моя внешность, притягивающая всех даже когда я этого не хочу, играет против меня. Я уже начинаю думать о том, чтобы свалить в закат, а точнее, в ночь. Сброшу Ди сообщение в телегу, скажу, что у меня месячные внепланово начались.
Я даже поднимаюсь со стула, разворачиваюсь в сторону выхода, бросая на стойке недопитый коктейль, когда на сцену поднимаются Роб и Ди. Ноги врастают в пол, а во рту становится
Это первый раз, когда мне захотелось отрастить длинные волосы. Первый. Потому что обычно я хожу с каре, но сейчас это смотрится так дико, первобытно и провокационно, что я на миг задумываюсь о смене прически. Моя мама очень любила, когда у меня были длинные волосы. Она их подолгу расчесывала, заплетала мне косички, а потом съебалась нахрен с каким-то смазливым продюсером в Штаты. Он решил, что у нее очень красивый голос. И сиськи. С тех пор я ненавижу длинные волосы.
Но только не сегодня, и только не когда Диана становится к высокой крестообразной распорке. Не помню, как она называется, да это и неважно, важно только то, что Роб запирает ее запястья в кожаные наручники. Точнее, как он это делает. Сначала скользит пальцами по предплечью и только потом затягивает ремешки.
Я, кажется, забываю как дышать, и не только я. Там ведь и до них что-то происходило, на сцене, но в зале все равно было достаточно шумно. Сейчас у всех кончились слова, тишина стоит такая, что мне кажется, я слышу скрип затягиваемой на запястьях Ди кожи. Это, конечно, обман слуха, но я все равно задерживаю дыхание. Ощущение такое, что я сейчас вдохну, выдохну – и нарушу всю красоту момента.
Волосы ей тоже убирает он: стягивает в пучок, открывая на всеобщее обозрение изящную спину. Ягодицы. Сейчас, когда она распята, обнажена и на первый взгляд беззащитна (потому что беззащитность и Ди – слова-антонимы), ее ноги кажутся особенно длинными.
Не представляю, остался ли в зале мужчина, который ее не захотел. Хотя, возможно, те, что сидят на цепи, сейчас представляют себя на ее месте со своими госпожами. Не знаю, как у них мозг там работает, я же неотрывно слежу за Робом. Вот он отходит, осматривая ее, снимает с большой подставки кнут (или хлыст?), который вынесли перед самым началом представления.
– Роб невероятный, правда? – еле слышно произносит какая-то девушка.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее и ловлю себя на раздражении. Не просто на раздражении: миниатюрная пухленькая рыжая меня бесит. При том, что она мне даже в подметки не годится! А еще я никогда раньше не цеплялась за женщин из-за мужчин. В моей картине мира это они должны за нас соперничать, а не мы за них.
Я ничего не отвечаю, отворачиваюсь. Смотрю, как его ладонь стекает вдоль позвоночника Ди, и как она тянется за его рукой, стремясь продлить это прикосновение. Это дико, но я словно чувствую это прикосновение сама. Как будто это я там распята, поэтому когда Роб отходит назад, замахивается – и кнут облизывает изящную спину, у меня темнеет перед глазами.
Жар растекается по телу, в горле становится сухо, губы горят. Я никогда себя так не чувствовала! Ни-ког-да! Но сейчас, когда аккуратные удары ложатся на тело Ди один за другим, когда она выгибается, с моих губ стекает странный гортанный выдох. Как будто я и впрямь стала ею.