Плохие слова
Шрифт:
День, можно сказать, прошел.
Рябина
Тонкая рябина отчаянно раскачивалась, склоняясь верхушкой почти до самого тына.
Ветер рвал красные, сморщенные от мороза ягоды и последние, почти пережившие зиму сухие листья.
Подошли двое, один с лопатой, другой с кайлом.
— Сергеич, а может, ну ее? — сказал тот, что помоложе. — Смотри, погода какая. Хороший хозяин собаку не выгонит. Промудохаемся с этой рябиной до вечера.
Сергеич плюнул в снег семечкой.
— Надо, Петюня. Ну, не повезло нам, что поделать.
— Ну, смотри, тебе видней.
Петюня скинул полушубок, размахнулся и, длинно гыкнув, ударил кайлом в мерзлую землю.
Сергеич разгреб остатки снега.
Рябина притихла. Пришли, они все-таки пришли.
Петюня быстро выдолбил глубокий полукруг и остановился отдышаться.
— Слышь, Сергеич!
— Ну…
— А кто это завел на Валентинов день деревья пересаживать?
— Как это — кто?
— Ну, кто первый придумал?
— А хрен его знает. Всегда так было. Саженцы-то в любое время в землю тыкать можно, и весной, и под зиму, ничего с ними не станет. А взрослое дерево к другому подсадить — это нет. Только в Валентинов день. Иначе увянет, не приживется.
Рябине было больно. Острый металл ранил корни, нежные волоконца рвались и навсегда оставались в мерзлой земле. Но рябина терпела. Лучше, если бы Сергеич сам долбил, он дерево жалеет. Если не он — так век одной бы и качаться. Только совсем Сергеич старый стал, зимнюю землю копать уже не может. А этот молодой, ему лишь бы побыстрее яму выдолбить да ствол вынуть. Но жаловаться нечего, зря, что ли, столько лет просилась.
— Тихо, Петька, тихо! — прикрикнул Сергеич. — Смотри, какое корневище отрубил! Остолоп!
Петька обиженно запыхтел.
— Тебе бы, Сергеич, самому кайлом помахать!
— Давай, давай! Я свое отмахал.
Сергеич осторожно вынимал корни, отбивая комья мерзлой земли черенком лопаты. Не упирается дерево, само наружу лезет. Такая вот растительная история.
— Сергеич, давай перекурим.
— Да ладно тебе, почти откопали уже! Закончим — тогда и перекурим.
— Гад ты, Сергеич.
На другом берегу, рядом с раскидистым дубом догорал костер. Мужичок в тулупе приплясывал и тянул к огню руки.
— Глянь, Васька там совсем замерз.
— Васька-то? Не, этот не замерзнет. С утра небось два стакана тещиного первача засадил, ему теперь все равно, что костер жечь, что в прорубь нырять. Пьянь! Совсем разбаловался народ!
— Готово, Сергеич! Вытягивай свою рябину.
Дерево мягко повалилось на снег.
— Перекур, — скомандовал Сергеич.
Петька вытряхнул из пачки «Приму».
— Сегодня свои куришь, Сергеич?
— Свои, конечно. На что мне твоя трава?
Сергеич зажег беломорину, кашлянул.
— Слышь, Сергеич. А в городе, говорят, на Валентина другое празднуют.
— Брешут, Петька. Ничего другого отродясь не бывало. Только деревья, которые, значит, вместе расти хотят, в этот день друг к дружке подсаживают. Тогда, значит, они приживаются и дальше вместе живут, не сохнут. А больше ничего сегодня не празднуют.
— Я к чему веду-то, Сергеич.
— Дурак ты, Петька. Как есть дурак. С чего это твоим… кхе, влюбленным в такой день отмечать? Это дело летом, в лопухах отмечают. А на Валентина чего им отмечать? Деревья они, что ль? Скажешь тоже.
Петька ловко высморкался в снег, прижав ноздрю пальцем.
— За что купил, за то и продаю.
— Ладно, хватит курить. Понесли. Повыше бери.
Рябина, все еще не веря своему счастью, тронулась в путь: через дорогу, к широкой реке, за которой уже много-много лет одиноко стоял высокий дуб с обожженной молнией верхушкой. Неужели сбываются робкие рябиновые мечты? Неужели люди наконец прислушались к ее ночному шепоту и не поленились выйти на улицу в холод и метель, разгребли снег, выдолбили яму и теперь бережно несут ее прямо к дубу? А корни что же… Корни заживут. Сегодня Валентинов день, значит, скоро все раны затянутся, весной набухнут почки и пойдут новые ростки, тонкими ветвями прижмется она к своему дубу, а летом день и ночь будет шептаться с его листвой.
Петюня и Сергеич перебрались через реку по скользким шатающимся мосткам и, утопая в снегу, медленно потащили дерево к дубу.
— Ну, мать вашу, что так долго-то? — закричал пьяный с утра Васька.
— А ты бы взял да помог! — огрызнулся Петюня. — Нет, он, бляха, стоит, мурлом торгует! Давай-ка, быстро рой яму!
— Ты только не командуй! — насупился Васька, разгребая по сторонам угли. — Тоже мне, командир выискался!
Лопаты легко вошли в теплую землю.
— Поглубже, поглубже ройте, — указывал Сергеич.
— Сергеич, ну ее! Тут не оттаяло!
— Не оттаяло — кайлом долби. На три полных штыка яма должна быть.
— Пусть Васька долбит. Я уже намахался.
— Давай, давай. Всего-то осталось.
Рябину осторожно поставили в яму и присыпали землей.
— Хорошенько приминайте, хорошенько! — распоряжался Сергеич.
Парни затопали вокруг рябины.
— Все, Сергеич, пойдем! Хорош мозги клевать! Все в порядке с твоей рябиной будет!
Петька собрал инструмент.
Сергеич отошел в сторону и окинул взглядом два дерева. Рядом с кряжистым дубом ветер уже не так трепал тонкую рябину, уцелевшие гроздья раскачивались игривыми бусинками. Стесняясь молодых, Сергеич трижды пробормотал себе под нос старинный приговор: я люблю тебя, дубина, с Днем святого Валентина, я люблю тебя, дубина, с Днем святого Валентина, я люблю тебя, дубина, с Днем святого Валентина…
Петюня и Васька негромко переругивались, кому нести лопаты.
— Вот теперь и получай свою рябину, — сказал Сергеич дубу. — Смотри за ней хорошенько! Она к тебе который год рвется. Еще на прошлого Валентина пересадить хотел, да вишь, радикулит схватил. А без меня тут никто и с печки не слезет!
Сергеич в досаде махнул рукой.
Подошел Петюня.
— Слышь, Сергеич! — сказал он радостно. — Васька на самогон зовет. Теща ему наказала: как рябину пересадите, веди, говорит, Сергеича ко мне. Ну и меня, я думаю, не прогонят, нальют сто грамм за компанию. А, Сергеич?