Плотин. Единое: творящая сила Созерцания
Шрифт:
Атум возник сам по себе. Атум означает «все», а также «ничего». Атум означает нечто всесодержащее и одновременно пустоту, причем скорее пустоту начала, нежели конца. Эта пустота похожа на то затишье, которое чревато ураганом.
Уже гораздо позднее я встретился с одним удивительным тогда текстом, который, обращаясь к Атуму, прямо утверждал: «Ты выплюнул то, что было Шу. Ты отрыгнул то, что было Тефнут. Ты простер над ними свои руки, как руки ка,ибо твое кабыло в них». Тогда еще, замерший перед открывшейся мне картиной, я представил творение как насильственное
Атум, переполненная сверх меры пустота, разделился на воздух и влагу. Супружеская пара Шу и Тефнут породила землю и небо — бога земли Геба и богиню неба Нут. Геб и Нут, земля и небо, в свою очередь, сочетались браком и породили две пары, бога Осириса с его супругой Изидой и бога Сета с его супругой Нефтидой. Они олицетворяют существ этого мира, будь то человеческие существа, божественные или космические. Но между богами и людьми не существует четкого и окончательного разграничения.Раз начавшись, творение живых существ может продолжаться, будь эти существа богами, полубогами, духами или людьми…
…Однажды весной — я уже посещал к тому времени школу — на окраине Ликополя встретился со слепым стариком египтянином. Тот сидел, опустив голову, в пыли, под тенью небольшой пальмы. Что-то настойчиво потянуло меня к нему — жалость, сострадание или что-то иное. Старик пришел издалека, был худ, лицо его с неопределенностью и неясностью пустыни выражало смиренную отрешенность. Я подошел к нему и протянул ему сверток с едой и те деньги, которые у меня были. Старик так же спокойно взял все это, положил рядом с собой и молча показал на место справа от себя. Я опустился на желтоватую, сочную пыль.
— Я из Мемфиса, — заговорил старик. — И я последний из рода жрецов Мертсефер. И хотя с детства я слеп, но расскажу тебе нечто чрезвычайно важное о нашем великом и скрытом боге, ибо истина впитывается сердцем, а не глазами. Ты же должен об этом всегда и везде молчать…
Запомни, что бог Птах есть мысль и речь в каждом сердце и на каждом языке. Он — первое созидательное начало, но он таковым является и сейчас.
Птах — велик. Из ничего возникла идея Атума. Идея возникла в сердце божественного мира; этим сердцем или разумом был сам Птах. Затем идея возникла на языке божественного мира; этим языком или речью был сам Птах. Он — сердце и язык Девятки богов. Воплотилось у него в сердце и воплотилось на языке (нечто) в образе Атума.
Старик замолчал и затем, дотронувшись грязным пальцем до переносицы, заговорил быстрее:
— Велик и могуч Птах, который вселил силу во всех богов, равным образом и в их души. Но творческое начало не угасает и с появлением богов. Знай, что сердце и язык управляют всеми членами тела посредством учения. Потому он — Птах — в каждом теле в виде сердца и во всех устах в виде языка всех богов и всех людей, всех животных, всех гадов и всего, что ни есть живого. Знай, те же созидательные принципы, чье действие породило Атума в бесформенном хаосе, действуют и сейчас. Всюду, где присутствуют
Я на мгновение прикрыл глаза. Когда же вновь открыл, то старика уже не было. Солнце обнимало меня своими лучами. В небе по-прежнему парил одинокий сокол. «Мог ли старик внезапно и без причины появиться в моем воображении? И почему этот слепой, когда произнес „Мертсефер“, так неожиданно и резко повернулся ко мне?..»
…В тот же миг, как я очнулся от краткого и неясного забытья, во мне раздался тихий, но ясный звук. Словно какой-то ритмичный, чуть тоскливый треск. Я попытался определить, где именно, но не смог. Но это было точно во мне. Я медленно повернулся, чуть склонив голову влево. Внутри голографического экрана дисплея мелькнул тонкий, острый луч. Замерцала точка, постепенно расширяясь и клубясь безмолвным матовым светом. На экране возникла фигура сидящего в кресле человека. Изображение росло и становилось все четче.
На меня смотрел небольшого роста, полноватый, с огромной пролысиной человек, с черными, из-под розовых очков, глазами, белесыми, чуть заметными бровями и странным, смахивающим на необычайно большую спелую грушу, носом. На нем был очень дорогой, первоклассный костюм со стальным отливом, черная рубашка с элегантно расстегнутой верхней пуговицей.
Он смотрел на меня, но каким-то образом я чувствовал, что он меня не видит. Человек хмыкнул, потер свой весьма живописный, живущий собственной жизнью нос и начал говорить:
— Итак, вернемся к Риму. Хотя еще задолго до Империи в Средиземноморье уже существовали великие государства египтян и вавилонян, малоазиатская держава хеттов, торговые города Финикии. Позднее, на протяжении трех столетий, вперед вышли греки. Из распавшейся монархии Александра возникли греко-восточные государства: Птолемеев в Египте, Селевкидов в Передней Азии, парфянское царство в Средней Азии и другие. Да, да, культуры сходятся, сближаются, сливаются, расстаются, расходятся. Культура не может убить культуру. Культуру может убить только ее собственная цивилизация.
Носатый засмеялся, отпил нечто белое, похожее на молоко, и продолжил:
— Должен напомнить, что все эти древние государства основывались на рабстве. Рабство одних позволяло другим чувствовать себя в течение какого-то времени свободными. Но при этом важно, чтобы кто-то хотел быть рабом.
Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и греческой науки, без рабства не было бы и Римской империи. Но рабство же и погубило эту культуру. Видите, как все просто.
«Груша» сладострастно почесал свое правое, грязное ухо и даже скривился от удовольствия:
— Кто-то однажды сказал, что народ не может наполовину состоять из рабов, наполовину из свободных. Это замечательно, так же как то, что человек не может двенадцать часов быть зависимым, а затем двенадцать часов свободным. Так вот по поводу Рима…
Постепенно более дешевый рабский труд все более вытеснял свободный труд крестьян. А надо вам сказать по секрету, что именно крестьяне составляют основную силу общества. Да, не рабы, не машины и не компьютеры. Почему? Они связаны с духами матери-Земли… Свободные крестьяне-италийцы обеспечили в конечном счете Риму непобедимые легионы, они питали его не только хлебом, но и безупречной нравственностью, основанной на свободолюбии, они ему дали разум, организацию и своих богов.