Пляски бесов

Ахмедова Марина

– Скажи, что заболела, – уговаривала подружку Оленька.

– Как я так скажу, если еще вчера была здоровой? – спрашивала та.

– Ноги промочила, пока до дома с работы шла.

– Сапоги у меня новые. Вчера только ими хвасталась.

– Ты поможешь мне, Галка, или нет? – капризно поджала губы Оленька.

– Я тебе помогу. Но скажи, зачем тебе туда?

– Этого я тебе, Галка, сказать не могу. Но если ты мне не доверяешь… – теперь губы Оленьки задрожали от обиды.

– Я доверяю тебе! – спохватилась Галка. – Давай лучше с утра пойдем туда вместе. Скажу, ты в горничные хочешь наняться.

– Я – в горничные? – распахнула глаза Оленька.

– Заставлять тебя никто не будет. Посмотришь на замок и пойдешь.

На следующий день две девицы с утра пораньше уже входили во двор

замка через распахнутые ворота, массивные створки которых держали две каменные остроконечные башенки. Их каблучки застучали по плитке, которой был мощен обширный двор. Утро было ранним, на празднично украшенных елках, на каменных оленях, устремляющих свои рога в сторону остроконечных елей, темными тенями возвышающихся сейчас за замком, сверкали гирлянды. Сам замок представлял собой высокую круглую башню с остроконечным куполом, освещенным снизу фонарями в виде факелов. Отчего казалось, что беззубый огонь, как вода, стекает вниз по стенам башни, не вредя им, а лишь даруя смотрящему торжественное чувство.

От башенки расходились два обширных крыла – сразу в четыре этажа – со сводчатыми окнами да с балкончиками. А дальше по бокам первого этажа шли аккуратные каменные пристройки и арочная стена. Перед самым входом, с гнутого навеса которого струились тонкие, как волосы феи, копны гирлянд, располагался круглый фонтан, в его центре четыре рыбины, стоя на головах, держали хвостами круглую подставку, а на ней сидели херувимы, и меж их ногами вода, тихо журча, стекала в каменную чашу.

Девицы поднялись по широкой лестнице и оказались в темной зале, освещенной огнем, полыхающем в большом камине. Всюду по стенам были развешаны рыцарские доспехи. Круглая люстра, висящая над рецепцией, по красоте и количеству ламп могла соперничать со старинным паникадилом волосянской церкви. А с середины залы вверх – в номера – вела каменная спиральная лестница. И было в том замке так хорошо, тепло и уютно, что Оленька так бы здесь и осталась и вовек не покидала его.

Доподлинно известно, что в то утро Галка явилась на работу в замок не одна, а в сопровождении Оленьки. Такого не утаишь, ведь и у стен его – волосянские глаза да уши. Шутка ли, сколько местных пошли к Господарю в наем. Но Оленьке-то единственной дочери состоятельных родителей, гоняющих контрабанду в Польшу и оттуда, что за нужда пристала идти в горничные – того волосянские в толк взять не могли. Потом тетки рассудили, что Галка красавице положительный пример подала. На этом недолгие разговоры и закончились – больше одного дня Оленька в замке не продержалась. Ушла оттуда еще днем, отказавшись от новой работы.

В тот час небо наполнилось чистой синевой, кипарисы, растущие во дворе, смахнули туман, а длинные тонкие ветки кустов несъедобной ягоды, которые, вот увидите, еще продержатся до самого лета, смотрели в небо огненной краснотой.

До чего ж хороши были желтые склоны, самой природой укутанные на зиму пушистой травой, и растущие на них грабы и липы – теперь совсем черные от дождей и прошедшего снега. Шла Оленька по сухой, мягкой земле, как по ковру, в который проваливались ее каблучки. Показался широкий деревянный мост через реку, текшую мимо круглой горы – той самой, на макушке которой озерцо стояло. Видели красивые глаза Оленьки, как оттуда, с самого темечка горного, вставал парной туман и окутывал шапкой кроны деревьев, которые возьми да и не сбрось листву к зиме. Так-то – у леса свои расписания, свои календари. Сам он, без человека, решает, в какую пору в какие цвета ему одеться. Да видели б вы ту гору! Желтые, оранжевые кудри спускались с ее головы и встречались с венцом зеленой хвои. А дальше мешались лиственница с хвоей, спускаясь к самому берегу реки. Никогда б, никогда бы вы не признали в ней – широкой, гладкой, обнимающей зеркальной водой своей желтые островки, случившиеся на ее середине, – той реки, что течет через Волосянку! А ведь это она и была.

Остановилась Оленька на мосту, дойдя до его середины. Кинула взгляд вдаль. Река уходила в горы и изгибалась, в Европу текла. Тянулись к ней желтые берега, белело над ней небо, отражая реку. Заворачивая за круглую гору, река сужалась, а дерева с двух берегов касались макушками друг друга. На пути ее вставала еще одна гора – остроконечная,

окруженная дымкой, какая всегда видится, когда смотришь на дальнее расстояние. Но правды в этой картине, открывшейся с моста, не было – река не теряла ширины, и гора не заступала против ее течения. То лишь глазам виделось, то оптическим обманом звалось. Таким же обманом было и мшисто-зеленое, зеркально-сочное пятно, разливающееся на боку реки – там, где та вплотную подходила к круглой горе. Дерева над водой в этом месте желтели, и пятно никак нельзя было принять за их отражение. По форме напоминало оно вытянутую женскую руку – от плеча до кончиков пальцев. А потому человеку с воображением могло показаться, что на дне реки лежит огромная утопленница. Лежит так давно, что водоросли успели сплести для нее сочно-зеленую перчатку.

А день между тем заходил на вторую половину, и морозец, который с полудня притаился, теперь снова окрепчал и кинулся хватать носы и щеки, превращать дыхание, выходящее из горячих ртов, в клубы пара. Оленька притопнула замерзшей ножкой и пошла дальше по деревянному мосту, и каблучки ее награждали звонким стуком каждое бревно.

В сумочке Оленька несла рубаху Володимира, расшитую Стасей. В голове – воспоминание о роскошных богатствах, которые таили в себе номера: парче, красных покрывалах с бахромой, дубовых шкафчиках, глубоких зеркалах, золотых абажурах и гуцульских ковриках, аккуратно положенных на пол. А еще о гладких ваннах, кафельных полах, белых хрустящих полотенцах и прочих излишествах, о существовании которых Оленька, прожив всю жизнь в доме своих небедствующих родителей, не подозревала. Тем больше у нее было причин поспешить. Все будет так, как обещала ведьма. Видно, сами темные силы помогают Оленьке, раз удалось ей с первого раза оказаться в пустой комнате Володимира незамеченной. Видно, такова судьба Оленьки – стать хозяйкой всех тех богатств, которые она лицезрела сегодня.

Оленька обернулась на круглую гору. Небо насупилось, и неблагоприятный, недобрый туман встал над макушкой горы. Стоило морозу набрать силу, как и туман, скованный холодом, поменял цвет и сделался похожим на пар, валящий из кипящего котла. Увидела Оленька, как рябится зеленая рука на дне реки – то птица какая-то села на воду в том месте. И тут случился еще один обман – привиделось Оленьке, будто рука манит ее, зовет зелеными пальцами. Поспешила девушка прочь, и больше не оборачивалась. А если б задержалась она на том месте, чтоб, пренебрегая холодом, насладиться красотой карпатской природы, то глазам ее к вечеру открылся б еще один оптический обман – погустевшие и потемневшие тени с макушки горы поднимались высоко и уходили прямо в круглую дыру, ровно вырезанную на небе. И тут, с этого места, дыру было не спутать с луной. Ведь и луна может быть для наших глаз лишь оптическим обманом. Но не узнать этого, не проверить. Идя по берегу реки, можно дойти до ее изгиба и так убедиться, что остроконечная гора не только не преграждает дорогу ее течению, но еще и стоит далеко от нее – расстояние на целый километр потянет. А до луны не дойти, не дотянуться. Стало быть, и не узнать наверняка – присутствует она на небе или отсутствует.

Бабка Леська только кивнула, когда Оленька предъявила ей чужую рубаху, развернув ее вышивкой наружу. Под тусклом светом лампы розы потемнели, а там, где проходила червонная нитка, окровавились. Они зримо превращались в пятна крови – брудной, неживой. Оленька протянула ведьме две свечки, завернутую в бумагу.

– На стол положи, – проскрипела та, и Оленька послушно положила свечи на стол, где по-прежнему стоял вверх дном клобук. – Рубаху там же оставь, – недружелюбно добавила бабка.

Оленька передернула плечами – не по нраву ей было то, как бабка смотрела на нее. Словно сквозь. Словно и не хороша была Оленька. Словно и не отбрасывали ее длинные ресницы темных теней на белые щеки. Давно уже, с самого детства научилась Оленька различать среди многих других взглядов тот, которым одаривают красоту. Сделайся теперь Оленька невидимкой и встань напротив смотрящего, спиной к тому, на что смотрит он, ей бы и оборачиваться не пришлось, чтобы понять – красивое за ее спиной или нет. Одна Леська смотрела на девушку так, словно была Оленька прозрачной водой, за которой ничего нет.