Пляски бесов

Ахмедова Марина

Дошла Стася до речки – как раз до того мостка, где с отца Ростислава слетел клобук. Но не ступила она на него, а направилась вдоль берега и глубоко вошла в снег. Процессия встала, не зная, куда ей двигаться дальше. Застыла и Стася, стоя по колено в снегу. Бахрома ее платка заледенела и торчала, словно черные перья. Черные вышитые розы смотрелись живым пятном, который скручивает все пространство в воронку и притягивает к себе. Тут и рык приблизился – мотоцикл, словно и его поманило магнитом, несся сюда.

– Неужто через речку перемахнет? – спросил кто-то из толпы, и в голосе говорившего звучали и восхищенный присвист, и страх одновременно.

А мотоцикл и вправду мчал в сторону речки и, судя по всему, не

собирался останавливаться. Только перед мостком заливистый смех невесты оборвался и смолк. А Стася подняла глаза. Смотрела она не на жениха с невестой, не на гостей и не перед собой. Повернув голову набок, уставилась она на мосток, и трудно было сказать, что холодней – ледяная вода в речке или взгляд ее голубых глаз. А мотоцикл между тем, вопреки ожиданиям притормозил, словно примеряясь к мостку, который Володимир пролетал столько раз, когда за его спиной сидела Стася. Но то было в начале зимы, а сейчас – ее конец.

Машина рокотала, голодными глотками съедая воздух вокруг себя. Не заметил Володимир Стасю, словно чучело стоящую на берегу. Рванул мотоцикл с места, и теперь сельчане божатся, что мост подломился раньше, чем тот коснулся его колесами. А и вправду, деревянный треск раздался раньше, чем мотоцикл с новобрачными сошел с места. Но отрезок времени, лежащий между тем и этим, был столь короток, что машина не успела притормозить. Рухнул мотоцикл в воду. Холодная река разъединила только что соединенных навеки. Тяжесть машины утянула невесту на дно, и, хоть речка в этом месте была неглубокой, покрыла вода Оленьку полностью. Белое платье поднялось парусом над холодным течением.

Процессия разразилась криком ужаса, но не он, собранный из женских и мужских голосов, стал самым страшным из тех, что пронеслись над селом в тот день. После оторопи, на миг охватившей собравшихся, по их спинам прошелся холодок ужаса, когда Стася разомкнула синие от холода губы, и из них вырвался звук, прошелестевший по речке, смахивая с нее туман, прополз по снегу, вороша снежинки, ворвался в заснеженные кроны деревьев и согнал с них воронов. Разверзлись глотки черных птиц, и завопили они криком, от которого у живых надрывались сердца. Черными молниями неслись они вниз – к месту трагедии, словно учуяв свою мертвую добычу. Тем, кто успел задрать головы, видно было: летели они ровным кругом и было их ровно шесть. И то следует отметить, что никогда в Волосянке таких крупных воронов не водилось. Слетелись они к Стасе. Один ворон сел ей на голову, двое других – на плечи. А трое потянулись за ней в медленном полете черной фатой, когда сошла она с места и, не проговорив ни слова, не взглянув на стонущего Володимира, которого уже доставали из воды, ушла прочь.

А Оленька умерла. Остановилось ее полное желаний сердце, раздавленное черной машиной. А колючая вода, войдя через рот, заморозила его, фиксируя смерть. Накрыло жизнь Оленьки фатой, на одном конце которой сидело таинство венчания, на другом – таинство смерти.

Что пронеслось перед ее мысленным взором в тот миг, когда летела она с берега на подломившийся мосток? Вспомнила ли она лик Христа, Господа нашего, у ног которого воткнула в подсвечник две свечи живым за упокой? Кто знает… Кто ведает… С того момента, как речная вода коснулась ее белого тела, все связи оборвались – между ней и женихом, между ней и родителями, между ней и гостями из процессии. Осталась только одна – между ней и Богом, и все происходящее с ней перешло в Его руки, под Его юрисдикцию. А потому и не узнать нам, что видела она в свой последний миг, жалела ль о чем. Упорхнула ее душа молодой бабочкой. А куда – знать нам не велено. На то смерть и есть самое что ни на есть таинственное таинство в жизни человека.

Кроме того, со всей ответственностью, подкрепленной фактами, мы можем обозначить направление, в котором поплыла белая перчатка, когда жадная

река сняла ее с руки мертвой невесты. Пошла она по течению и остановилась в той тихой заводи, где зеленело пятно, похожее на женскую руку. Как раз там, где река расширялась и природная перспектива обманывала глаза. Там, где через реку был перекинут добротный мост, на котором Оленька остановилась по дороге из замка, неся чужую вышиванку. Остановилась, да не успела насладиться природой. Спеша доделать дело, пропустила тот миг, когда появившаяся на небе луна залила горы и холмы молочным светом. Сменила перспективы. А реши она задержаться, насладись она вечерней природой, может быть, поняла бы она, что некоторые направления манят, но лишь обманывают взгляд. Последуешь по ним, отчетливо видя желаемое, но дойдешь до конца, а там нет того, за чем шел.

Свадьба

Снег сухо хрустел. По небу были густо разбросаны ватные облака, имеющие одинаковую форму. Стася добралась до середины поля. С этой точки облака казались призрачными лицами. Небесной тысячей они смотрели вниз прорехами в небо.

Уже завиднелся край поля, у которого росли ялинки. Стася пошла быстрей. Хмара, сидевшая этим утром на головах волосянских гор, говорила о том, что день не будет долгим, хоть уже и март, хоть и весна уже в пути.

Вот показались крыши Солонки и дымки из печных труб. Морозец поднимался от земли, напоследок лютуя перед апрелем. Поле оставалось позади, и девушка заспешила. Высокие ялинки встали по обеим сторонам дороги, и когда Стася повернула к ним, в небе, меж призрачных лиц, образовалась большая прореха, откуда глянуло тусклое солнце. Оно проредило лапы ялинок, но не было в нем еще силы, чтобы растопить даже тот тонкий иней, который покрывал их хвою.

Стася побежала. Просвечивая сквозь лапы, солнце потянулось за ней золотой полоской, украшая рядок деревьев словно мишурой. Ялинки сменились черными лиственницами, усыпанными омелой, которая наглухо сплетенными прутьями напоминала вороньи гнезда.

Солонка была побогаче Волосянки, недаром от нее рукой подать до Львова. Тут дома стояли кирпичные, в два этажа, крыши укрывала черепичка, а во дворах имелись излишества – декоративные тыны с перевернутыми крынками, о каких мечтала кума.

Показались купола церкви. Как уже говорилось, церкви той от роду было немного лет. И хотя внутри ее происходили дела серьезные, а главным церковным священником служил не кто иной, как сам Василий Вороновский, во внешнем виде ее имелась незавершенность. Так и не отшпаклеванные кирпичные стены вступали в сильный контраст с позолотой купола, отражающего сейчас холод мартовского солнца.

Солнце разорвало прореху, и на секунду ослепнув, Стася дошла до церкви. И кто знает, куда повернула бы эта история в дальнейшем, если б теперь из низких ворот церкви навстречу Стасе не вышел отец Варлаам. Был он молод, но уже сухопар. Ряса болталась на нем, словно надетая на палку. Кустистые брови сдвигались на переносице, но не по причине дурного нрава, а от боязни показаться молодым и неопытным. Однако же глаза его смотрели с теплом и робостью.

Отец Варлаам застыл в нерешительности, едва взглянув на бледную девушку, глаза которой горели, словно от лихорадки. Щеки священника вмиг покрылись румянцем, чему способствовал отнюдь не мороз.

– Христос народился, – хрипло поприветствовала его Стася.

– Славимо Його, – тихо отвечал отец Варлаам.

– Я ищу наиправеднейшего священника, – проговорила Стася.

– Кого? – встрепенулся отец Варлаам.

– Наиправеднейшего священника… – повторила девушка, заставляя отца Варлаама зардеться сильней.

Сухой кашель исторгся из его груди, оставив на рыжей бороде клочок испарины.

– Это от дьявола разговоры! – вдруг закричал он, взмахнув худыми руками. – Он послал тебя искушать простого человека!