Пляжный клуб
Шрифт:
– Конечно.
– А с домом что?
– Ничего, – сказал Мак. – Я возвращаюсь. Сам там приберу.
– Надумал податься в наши края?
– Как только закроется отель, сразу приеду. Еще пара недель.
– Тогда позвони, как прибудешь, – сказал Дэвид. – Подпишешь кое-какие бумаги. Ладно, жду с нетерпением. Ты, наверное, совсем взрослый стал.
– А то, – улыбнулся Мак.
На следующий день Мак стоял на ступеньках церкви Святой Марии на Федерал-стрит и приветствовал тех, кто пришел отдать последнюю дань Лейси Гарднер. На нем были серые в полоску брюки от давно забытого костюма. По сути, требовалось
– Здесь не курят, – сказал ей Мак.
– Хорошо, – ответила та. – Я бросаю.
Тайни появилась в церкви с мужчиной. Это был молодой человек с усиками и стянутыми в хвост волосами.
– Познакомься, Мак, – сказала она. – Стивен Рук.
Мужчины поздоровались за руку. «Наверное, ее парень», – подумал Мак.
– Стивен – мой муж, – проговорила Тайни.
– Муж? – удивился Мак. – А я и не знал, что ты замужем. – И с неловкой улыбкой обратился к Стивену: – Тайни никогда ничего о себе не рассказывает.
Стивен обратил к небу ладони, как бы желая сказать: «Что ж поделать».
– Стивен глухой, – пояснила Тайни.
– Ой, прости. Скажи, что я извиняюсь.
– Он все читает по губам, – сказала она.
– Спасибо, что пришли, – добавил Мак.
Стивен вновь воздел к небу руки и направился с Тайни в церковь.
Здесь собрались старинные знакомцы Лейси. Они здоровались с Маком за руку и рассказывали о себе. Одни знали ее по яхт-клубу, другие – по Санкати, кто-то был завсегдатаем ее шляпного магазина. Из Бостона прибыли лечащий врач и дантист, да еще иранец-дворецкий из ее бостонской квартиры, худощавый смуглый мужчина по имени Ром. Он сунул Маку в лицо моментальный снимок, где стояла Лейси с его детьми на фоне Чарльз-ривер.
– «Нантакет милее всего на свете», – говаривала она. Теперь, оказавшись здесь, я начинаю ее понимать.
Приехал ректор из Рэдклифа с двумя спутницами – Меган и Мередит. Мак, хоть убей, не различил бы их. Лейси они величали исключительно «мисс Гарднер» и рассказывали всем о своей инициативе по сбору средств на образование «Гарднеровского фонда помощи молодым женщинам-предпринимательницам».
Потом к Маку подошли Джем и Марибель. На Марибель было льняное черное платье, волосы собраны под заколку, полное отсутствие макияжа. Как всегда, неотразима. Джем обрядился в темно-синий двубортный блейзер в морском стиле.
– Мак, – проговорила Марибель. Подошла с печальной улыбкой и обняла его. Они стояли в обнимку, и Мак понимал, что при иных обстоятельствах она могла бы прийти в церковь, чтобы стать его женой.
– Прости, – прошептал он ей. – Мне очень жаль.
Ее глаза покраснели от слез. Она плакала дни напролет.
– Мне тоже.
Мак пожал Джему руку. Он не знал, то ли благодарить его, то ли со ступенек сбросить. По счастью, зазвонили колокола, и все трое проследовали в церковь.
Мак терпеть не мог органную музыку и приторный запах похоронных цветов. Он ненавидел гробы и траурные процессии, хотя, если бы Лейси его попросила, он бы с радостью понес на плечах ее гроб. По счастью,
Мак, Билл и Тереза сидели в первом ряду. Сзади доносился плач. Отец Экерли рассказал о жизни Лейси: о годах, проведенных в Рэдклифе, о службе в департаменте здравоохранения и житье с Максимилианом, о магазинчике на Мейн-стрит. Образцовая католичка, примерная труженица, преданная жена.
– Настоящий пример для подражания, – резюмировал он.
Мак ерзал в кресле, вспоминая похороны матери и отца. Два одинаковых гроба катили по проходу пресвитерианской церкви. Венделл произнес трогательную речь о том, какая это для всех потеря и как несправедливо обошлась с Маком судьба – в восемнадцать лет парень остался без родителей. В церкви было не протолкнуться. Родные, друзья, соседи, одноклассники и фермеры – все пришли отдать дать уважения. Пафос церемонии перекрыл воспоминания о добродетельной натуре его родителей. Они как будто затерялись среди всеобщей печали.
По окончании церемонии родителей захоронили на кладбище позади церкви. Мак с непроницаемым лицом провожал взглядом опускающиеся в могилу гробы. Когда служитель бросил на них первую пригоршню земли, парень вынырнул из толпы и побрел домой – идти там было с милю. Заперся в своей комнате и сидел в одиночестве, пока за ним не заехал дядя. «Тебя хотят видеть на поминках, покажись людям». Мак отправился в тетушкин дом, где каждый говорил ему, что в его жизни не случалось события трагичнее.
Беда в том, думал Мак, что на подобных мероприятиях человека не вспоминают так, как он того заслужил. И пусть отец Экерли хоть весь день бубнит о том, как разрывалась между работой и домом чудесная женщина, опередившая время, – это ничуть не отражало ее внутренней сути. Настоящая Лейси пила «Дьюарс» с пяти вечера до глубокой ночи и часами готова была слушать других, не перебивая и не вынося суждений. Она защищала любовь и ценила силу духа.
Мак закрыл глаза, потерянный, вновь осиротевший.
По пути на Алтарную гору Мак понемногу успокоился. Вместе с ним ехали Лав с Вансом. Билл с Терезой и Тайни со Стивеном двигались следом в «Чероки». Ром и две дамы из Рэдклифа тоже выразили желание присутствовать на церемонии, и Мак предложил им взять на время «Бьюик» Лейси. Они петляли по вересковым пустошам, уж начинавшим окрашиваться рыжим. Впереди был крутой подъем, им предстояло подняться на самую высокую точку острова. Мак припарковался и вынул из салона урну с прахом, что покоилась на пассажирском сиденье. (После церемонии ее передала Тереза со словами: «Пусть напоследок прокатится с тобой».)
Когда зачитывали последнюю волю, Мак ломал голову, чем Лейси так приглянулась гора, ведь можно было рассеять прах над водой здесь же, у «Пляжного клуба». Теперь, на месте, он сразу понял: отсюда обозревался весь остров. Если бы останки развеяли с пляжа, вода унесла бы их, и все. А здесь пепел подхватит ветер, венчая Лейси с милым ее сердцу островом.
Когда все собрались полукругом, Мак открыл урну. Он думал, что прах будет похож на пепел от сигареты, и отчего-то вспомнилась Кларисса Форд, но увидел плотные, спрессованные останки, точно кусочки коралла. Мак зачерпнул горсть и передал урну соседу слева, Биллу. Тот подхватил пригоршню и передал урну Терезе, и так пошло по кругу, пока Ром не вытряхнул в ладонь то немногое, что оставалось на дне.