Плюс
Шрифт:
Каждая перекладина теперь была старым радиусом, обратившимся веретеном: вращающимся вне незавершенного эллипса его щипцовой хватки, чтобы вращаться сквозь вечерние пространства мозга.
Пока сама хватка не повернулась и не стала размашистой дугой этого овального полушария: местом, где, по его ощущению, он находился, когда мог себя ощущать в одном месте, а не в двух.
Несколько глазных щупалец присоединились к нескольким щупальцам обоняния. Некоторые разделились на морские волоски, а другие покачивались прочь от паузы, словно чтобы медленно удивиться тому, о чем подумали бы, — и через фланги мозга дотянулись, чтобы склониться параллелями у теснины определенных более активных расщелин. Новые полости
Размашистая дуга была полушарием в движении.
Местоположение, накрывшее его дом.
Укрыв кожухом в процессе, если не в истинном полушарии, той целой вспышке связей, протекающих через все расстояния, какой могла бы достичь мысль прикоснуться, протекающих, как все стороны его взора. Из этого центра он теперь видел бы яснее, чем любой импульс из Центра мог ему сообщить о том, что происходило тогда в большой зеленой комнате на Земле, где Хороший Голос и другие договорились о неизвестных, и в маленькой зеленой комнате, где Въедливый Голос выкашлял известное. Видел бы теперь яснее, чем Въедливая рука, кружащая вниз и внутрь по нижней части, чтобы завершить меловой эллипс.
Имп Плюс из своего нового центра с его слоями деревьев и мотков света, идущих сквозь резервуары желудочков, видел, что женщина делала с его пульсом. Она измерила его и ушла, вместо этого вернувшись со шприцем. Одноразовым шприцем!
Для чего?
Имп Плюс ощутил вращение, которое не было поворотом этого местоположения. Он не знал, где оно. Оно не подходило. Оно появилось с тем, что он знал как боль роста; но было не больно. Он найдет Слабое Эхо. Он найдет слова в Слабом Эхе, которые расскажут, что делал шприц калифорнийской женщины. Он знал, что знал это раньше. Но не знал, почему не знает сейчас. Он знал, что было две женщины из Калифорнии, одна на пляже и другая медсестра. Он их терял. Или скорее путь между ними.
Он размышлял о том, что железа ниже острова сделала со своим пламенем. Он пытался узнать, что делало сейчас ясный кластер тусклых граней, превращаясь в линию для наклона к новому обороту — этому новому обороту, — который он только что ощутил, но не мог определить.
Однако он мог бы попытаться узнать, что делало кластер, кластер, вылившийся в линию, знало, что делать, думал он. Все же это было какой-то его частью, знал он, — кластер, линия и действие. Он смотрел в кластер, превратившийся в эту линию, и видел крохотное засасывание, уже раз виданное, или его процесс, или скольжение, и возле него он видел овалы. Они предназначались для питания и имели имя, которое он не мог определить, и мелочи, происходящие внутри, где до этого их было не так уж и много. Его взор уловил сахар и в том же ряду то, что было результатом его бреши. Сеть сузилась и протянулась сквозь него, как тот цилиндр или та кишка. Протянулась сквозь него к дальнему повороту или изгибу, который уже был тут не больше, чем сам он был центром. Он позволил вытащить себя, оглядываясь на тем не менее ближние овальные формы и засасывание мембраны, само по себе невидимое, но не потому что Имп Плюсу не удавалось, а потому что он был событием градиента. Он качал против градиентного потока, это засасывание, словно нужды в каком-то количестве потенциальной крови, припомненные по Солнцу, желали открыть постоянно некое чудесное неравенство между тем, что внутри клетки, и тем, что снаружи в море около нее. Таким образом засасывание выпустило свои заряды сквозь кожуры клеток. Запах сахара и жжения поступили с Имп Плюсом, который был не дома и знал, что не потерялся, но не понимал мозг или свое видение множества размеров.
Кроме одного — как Центр, спрашивая, что значит ГЛЮКОЗА ПРЕКРАСНО, запрашивал другие данные, поскольку глюкоза была слишком высокой: Имп Плюс знал одно — они не дали бы ему его
Вниз сквозь огромную толщу импульсов Имп Плюс оглянулся на пропасть, которую мостом соединили перекладины, и теперь обнаружил в ней движение, которое не было его, и на миг пропасть его разделила на страх, что не был ни сломанным, разделенным операционным столом, превращавшимся в стул, ни отламыванием его тела от того, что будет оставлено, а отделением его самого от себя. Он думал, что обрадовался бы присутствию Слабого Эха. Он слышал, как Центр говорит про сон, и не мог приложить ума, так как не знал, что такое ум.
Но даже еще до того, как его подтянуло, почти как рукой Солнца, в то, что сейчас Слабое Эхо называло, на разных переменных расстояниях, «Премоторной корой», Имп Плюс знал о разбрызгивании многих центров, не одного.
Эта расщелина была еще узкой, но Имп Плюс ощущал на себе перепончатую выпуклость, дотянувшись до края капсульной темноты. В стороне у переборки он разглядел склон полушария, где оно ранее парило подвешенным. Бледный свет коснулся окна. Первое окно, вообще встроенное в ИМП. Но никакой прицельной сетки на окно не нанесли, потому что не предполагалось, что кто-нибудь будет—приземляться, сказали слова — нет — определять положение. Но окно думало само по себе; он это помнил; но не мог понять, думает ли оно о нем.
Сквозь окно проходил свет. Имп Плюс не знал, был ли этот свет звездами или (и слово поступило по старой оси расстояния) Луной.
Он не мог сейчас нигде разглядеть щепки или вспомнить то, что женщина сделала со шприцем. Но поворот, какой он раньше ощутил в освещенной сердцевине мозга, он видел сейчас: изгиб, замеченный еще раньше там на одной спицевой или достигнутой, вырос вокруг и так далеко, что теперь почти касался прилегающей конечности. Или он передвинулся, а не вырос в действительности?
Но, словно подтверждая, что Имп Плюс наблюдает, изгиб передвинулся. И Слабое Эхо в непосредственной близости сказало Центру: Ладно.
Поскольку Центр приказал Имп Плюсу спать.
7.
Но Имп Плюс не спал. Он позволил Слабому Эху спать за него, в этом дело? К тому же Имп Плюс не знал спать. Слово для этого из Центра чувствовалось как линии по середине между сторон. Но он не знал спать. Он видел крупное и малое. Новым тут было то, что он знал, что это уже делает множество оборотов дня и ночи, поэтому ему хотелось слов, чтобы посчитать эти повороты, и он думал притянуть эти слова к себе вдоль оси расстояния.
Но куда?
Он был у узкой расщелины. То была расщелина мозга. Внизу в глубине расщелины, когда он наблюдал как слабые грани, выстроившиеся в линию, отклонились в сторону и отступили, чтобы вновь стать кластером.
Но теперь кластер с сиянием пыльцы и ярким блеском сети.
Которых не видели, когда этот кластер качающих, овальных и других мелких движений превратился в линию, как раз когда Имп Плюс, стало быть, позволил вытянуть себя к узкой расщелине в том, что Слабое Эхо называло префронтальной корой.
Где же увидеть Слабое Эхо?
Имп Плюс посмотрел, и кластеры граней склонились вновь к расщелине, куда его притянуло. Другие кластеры повсюду тоже притянулись, разъединяясь до коротких линий в его сторону. Они потянулись к нему, и он мог быть Солнцем, невидимым за углом, и они вдыхали, чтобы вытащить из ночи мозга тот свет, что остался.
Но затем эти линии оттока отбросили свои длины назад и стали кластерами. Имп Плюс мог предпочесть увидеть линии из разных точек, и точек двигающихся и не двигающихся. Он предпочел. Но не знал, были ли те линии, сейчас отступивший в кластеры, такой же длины, насколько продолжались.