Пнин
Шрифт:
– Содержание отличное, – сказал Лоренс Клементс.
– Напиток просто упоительный, – сказала Маргарет Тэйер.
("Я всегда полагал, что "колумбины" – это какой-то сорт цветов", – сказал Томас, обращаясь к Кэти, и она выразила свое согласие легким кивком.)
Затем были подвергнуты рассмотрению возрастные показатели некоторых детей. Виктору скоро будет пятнадцать. Эйлин, внучке старшей сестры миссис Тэйер, исполнилось пять. Изабел двадцать три, и ей очень нравится ее секретарская работа в Нью-Йорке. Дочке доктора Гагена двадцать четыре, и она должна вот-вот вернуться из Европы, где она провела восхитительное лето, путешествуя по Баварии и Швейцарии в обществе очень любезной пожилой дамы Дорианны Карен, знаменитой кинозвезды двадцатых годов.
Зазвонил телефон. Кто-то желал побеседовать с миссис Шепард. С пунктуальностью, совершенно для него в подобных делах необычайной,
9
К десяти часам, благодаря пнинскому "пуншу" и Кэтиному шотландскому виски, многие из гостей стали говорить громче, чем им казалось. Алая краска разлилась по шее миссис Тэйер с левой стороны, ниже синей звездочки серьги, и она, сидя очень прямо в кресле, посвятила хозяина дома во все детали распри между двумя ее коллегами по библиотеке. Это была обычная учрежденческая история, однако искусное подражание голосам мисс Визг и мистера Бассо в рассказе миссис Тэйер, а также сознание, что вечеринка его проходит весьма мило, так подействовали на Пнина, что он стал восторженно хохотать, низко наклоняя при этом голову и прикрывая рот ладонью. Рой Тэйер вяло подмигивал самому себе, глядя на "пунш" поверх своего пористого носа, и вежливо слушал, что говорит ему Джоун Клементс, у которой, когда она была слегка навеселе, как теперь, появлялась очаровательная привычка быстро-быстро моргать своими черными ресницами, а то и вовсе прикрывать ими свои синие глаза, а также прерывать фразы – чтоб подчеркнуть отдельные смысловые группы, а скорей, просто для того, чтоб собраться с силами – глубокими охающими вздохами: "Но не кажется ли тебе – хоо – что то, чего он добивается – хоо – почти во всех своих романах – хоо – это – хоо – выражение фантастической повторяемости определенных ситуаций?" Кэти сохраняла присутствие своего крошечного духа и умело заботилась о закусках. В углубленье комнаты Клементс мрачно крутил медлительный глобус, слушая, как Гаген, тщательно избегая бытовых интонаций, к которым он прибег бы в более близкой по духу компании, рассказывал ему и ухмылявшемуся Томасу последние сплетни о миссис Идельсон, полученные миссис Гаген от миссис Блорендж. Пнин подошел к ним с тарелкой нуги.
– Это не совсем для ваших целомудренных ушей, Тимофей, – сказал Гаген Пнину, который всегда признавался, что не видит ничего смешного в "скаброузных анекдотах".
– Но ведь я…
Клементс ушел к дамам. Гаген начал рассказывать всю историю заново, а Томас стал заново ухмыляться. Пнин сделал в сторону рассказчика возмущенный русский ("да ну вас совсем") жест и сказал:
– Я услышал совершенно тот же анекдот тридцать пять лет тому назад в Одессе, и даже тогда я не мог понимать, что в нем есть смешного
10
На еще более поздней стадии вечера имели место новые перегруппировки. В уголке тахты скучающие Клементсы листали теперь альбом "Фламандские шедевры", подаренный Виктору его матерью и оставленный им у Пнина. Джоун сидела у мужнина колена на маленьком стульчике с тарелкой винограда в подоле своей широкой юбки, прикидывая, когда можно будет уже уйти, не обидев этим Тимофея. Остальные слушали рассуждение Гагена о современном образовании.
– Вы можете смеяться, – сказал он, бросив сердитый взгляд на Клементса, который покачал головой, отвергая это обвинение, а потом передал Джоун альбом, показывая ей то, что вызвало у него столь неожиданный приступ веселья.
– Вы можете смеяться, но я утверждаю, что единственный способ избегать из этой трясины – мне капельку, Тимофей, достаточно – это запирать этого студента в звуконепроницаемой камере и вовсе отказаться от лекций.
– Да, точно, – сказала Джоун, возвращая мужу альбом.
– Я рад, что ты есть согласна, Джоун, – сказал Гаген. – Однако я был назван enfant terrible [39] за то, что развивал эту теорию, и вы, возможно, не будете так легко со мной соглашаться, если будете выслушивать до конца. Записи на фонографе по всем возможным темам будут в распоряжении этого изолированного студента…
39
ужасный ребенок (фр.).
– Но как же индивидуальность лектора, – сказала Маргарет Тэйер. – Она ведь тоже что-нибудь значит.
– Не значит! – вскричал Гаген. – И это есть трагедия! Кому, например, нужен он, – Гаген указал
– Тимофея можно было бы показывать по телевидению, – сказал Клементс.
– О, это было бы славно, – сказала Джоун, улыбнувшись хозяину, и Кэти энергично закивала.
Пнин глубоко поклонился, разведя руками ("ваш покорный слуга").
– А вы что думаете об этом предложении? – спросил Гаген у Томаса.
– Я могу сказать вам, что думает Том, – вмешался Клементс, все еще разглядывая картинку в раскрытой книге, лежавшей у него на коленях. – Том думает, что наилучший способ преподавать что бы то ни было – это положиться на дискуссию в группе, то есть предоставить двадцати юным болванам и двум нахальным невротикам пятьдесят минут спорить о чем-нибудь, о чем ни их преподаватель, ни они сами не имеют понятия. Так вот, последние три месяца, – продолжал он без всякого логического перехода, – я искал эту картину – и вот она. Издатель моей новой книги по философии жеста хотел, чтоб я дал ему свой портрет, а мы с Джоун помнили, что у кого-то из старых мастеров мы видели портрет, имеющий со мной поразительное сходство, но только мы не могли вспомнить, чей и даже какой это период. Ну, так вот он здесь. Единственное, что им придется подретушировать, так это одежду – добавить спортивную рубашку и стереть эту вот руку воина.
– Я должен возразить со всей решительностью, – начал Томас.
Клементс передал открытую книгу Маргарет Тэйер, и она расхохоталась.
– Я должен возразить, Лоренс, – сказал Томас. – Непринужденная дискуссия в атмосфере широких обобщений является более реалистическим подходом к образованию, чем старомодная формальная лекция.
– Конечно, конечно, – сказал Клементс.
Джоун с трудом поднялась на ноги и накрыла свой стакан узкой ладонью, когда Пнин захотел снова его наполнить. Миссис Тэйер взглянула на свои ручные часики, потом на мужа. Кэти спросила у Томаса, не знает ли он человека по фамилии Фогельман, который был специалистом по летучим мышам и жил в СантаКларе, на Кубе. Гаген попросил дать ему стакан воды или пива. "Кого же он мне напоминает? – подумал вдруг Пнин. – Эрика Финта? Но почему? Ведь внешне они совсем не похожи".
11
Место действия последней сцены – прихожая. Гаген не мог найти свою трость (она завалилась за ящик в стенном шкафу).
– А вот мне кажется, я оставила свой кошелек там, где сидела, – сказала миссис Тэйер, слегка подталкивая своего задумчивого мужа к дверям гостиной.
Пнин и Клементс, продолжая завязавшийся в последнюю минуту разговор, стояли по обе стороны двери, как две упитанные кариатиды, и обоим пришлось втянуть животы, чтобы пропустить бессловесного Тэйера. Посреди комнаты профессор Томас и мисс Кис – он, держа руки за спиной, время от времени поднимался на цыпочки, она держала в руках поднос – говорили о Кубе, где кузен ее жениха жил, насколько она смогла понять, уже довольно долго. Тэйер слонялся от одного стула к другому, пока не обнаружил наконец, что у него в руках какая-то белая сумка, хотя он не смог бы точно сказать, где он ее подобрал, потому что голова его была занята черновыми набросками строк, которые ему предстояло записать этой ночью:
"Мы сидели, мы пили, и в каждом запрятано было его собственное минувшее, и на какой-то обочинный будущий час был поставлен будильник судьбы – когда вдруг, наконец, петухом у запястья пропело, и сожителей встретились взгляды…"
А тем временем Пнин спросил у Джоун Клементс и Маргарет Тэйер, не желают ли они взглянуть, как он украсил верхние комнаты. Предложение показалось им соблазнительным. Он шел впереди, указывая путь. Его так называемый kabinet имел теперь вид весьма симпатичный, исцарапанный пол его был уютно прикрыт более или менее пакистанским ковриком, который он приобрел когда-то для своего бюро в Уэйнделе и который недавно с безмолвной решимостью вырвал из-под ног изумленного Фальтернфельса. Шотландский плед, под которым он проделал путешествие из Европы через океан в 1940 году, и несколько эндемичных подушечек преобразили здешнюю незаменяемую кровать. Розовые полки, которые до его переезда несли на плечах сразу несколько поколений детских книг – от "Тома – маленького чистильщика сапог, или Дороги к успеху" Хорейшо Элджера Младшего, год 1889-й, к "Рольфу в лесах" Эрнеста СетонаТомпсона, год 1911-й, и вплоть до десятитомной "Комптоновской энциклопедии в картинках" издания 1928 года с маленькими мутными фотографиями, – полки эти приняли на себя тяжесть трехсот шестидесяти пяти книг из Уэйндельской университетской библиотеки.