ПО 2
Шрифт:
Черт, черт, черт… это ведь даже в голове не укладывается.
Первое, что я решил для себя сразу же – дело не в словах бредущего сквозь метель старика, что и сейчас на автомате нет-нет да выкрикнет многократно отрепетированные слова. Мало ли что там кричат освобожденные узники – если каждому на слово верить, то все они праведники, что ни разу не коснулись третьего рычага. В этом деле доверия нет. Тут надо знать точно. И Ахав знал. Ахав не нанес удара. Вернее – Столп не позволил замершему электрифицированному трупу убить старого сидельца.
И что из этого следует?
А
Еще это доказывает, что Столп видит, ощущает или еще каким-то образом получает детальную информацию о том, что происходит вокруг него. Ведь только Столп мог быть уверен – да, вот этот крикун на самом деле смиренный, на самом деле не стрелял в меня энергетическими шарами.
Как Столп мог это знать?
Ответ прост – Столп знает в каком кресте кто сидит.
Как? И тут ответ прост – тот самый шепот, что звучит в голове каждого узника. Тот шепот, с которым я настолько свыкся, что хоть и слышу его каждую секунду, но он мне кажется обычным «белым шумом». Хотя я понимаю, что ежесекундно на мой разум производится некое ментальное воздействие. Ахав вот не выдержал и побрел к Столпу, после чего обратился в смертоносного Гарпунера.
Столп знает о каждом из сидельцев. Знает его тюремную биографию, знает количество лет отсидки, знает сколько раз узник дернул или отказался дергать третий рычаг. Это целая библиотека данных, что постоянно пополняется. Прибывают новые сидельцы, старые погибают или освобождаются.
Столп обладает неким подобием собственных правил. Столп действительно не трогает смиренных, позволяя им либо добраться до убежища, либо сбиться с пути и тихо замерзнуть в снегах.
Что еще может Столп?
Почему таких как Ахав я больше не вижу? Бродит и бродит одинокий Гарпунер, что чем-то напоминает мне апокалиптичного Всадника без Головы из отменного романа Майн Рида. Тамошний всадник тоже был фигурой грозной, одинокой, ужасающей и скорбной одновременно. Правда Всадник никого не убивал, только пугал своим видом. А вот Ахав настоящая двуногая универсальная боевая установка, что может убивать как вблизи так и на расстоянии в километры.
Почему Ахав одинок?
Будь я Столпом – сделал бы все, чтобы наклепать три десятка таких вот ходячих кошмаров и натравить их на все летающие вокруг меня кресты без разбора. «Ахавы» быстро бы очистили небо от жалящей меня мелочи, а там и долгожданная свобода забрезжит…. Разве не так? Так. Тут нужна личная армия. Или хотя бы дружина. Но Ахав одинок.
Хотя при этом я давно уже понял, что Гарпунер никуда не уходит отсюда. Он крутится и крутится в этом сектора ледяной пустоши. И для меня в первую очередь это значит одно – Ахав «закреплен» за этим участком. Другие «ахавы» может и существуют, но у них своя территория.
Черт…
Все куда сложнее чем казалось. Все куда интересней. Многое из только что подтвержденного и раньше пульсировало у меня в голове – просто было чем-то неоформленным. И вот доказательства.
И что ты думаешь об этом, Охотник?
Пока ничего.
Что
Азарт… горячий яростный азарт…. И жажду действий.
Что ты чувствуешь к тому серому неприметному мужичонке, что забросил тебя сюда?
Все то же – желание его найти и сначала набить хорошенько рожу. А затем с благодарностью крепко пожать ему руку. Наверное… в этом я еще толком не определился – как-то не до мыслей о тех, кто живет в другом мире.
– Замри, дед – бросил я, останавливаясь и снимая рогатину – За пистоль браться даже не думай. Мне помогать не надо.
– А что? – с испугом спросил озирающийся старик.
– А то – ответил я, с размаху вбивая рогатину в бок свеженанесённого сугроба.
Сугроб взорвался, дернулись вперед две когтистые лапы, пораженный в холку некрупный медведь забился, завозился, пытаясь выдернуть из тела ледяную занозу. Но не преуспел. А я, навалившись сильнее, резко дернул древко, ворочая наконечником, чтобы расширить рану и порвать побольше нервов, сухожилий и вен. Этим тварям нельзя давать шанс…
– Господи! – выдавил старик, схватившийся все же за доисторический пистоль.
– Убери ржавье! – рявкнул я, выдергивая рогатину и берясь за веревку – И смотри по сторонам.
– Хорошо, хорошо. Не серчай. Смиренный я.
– Ага. Ты по пути ничего такого не видел, смиренный?
– Чего такого?
– Светящегося, синего. Похожего на всполохи электричества чуть в стороне от тебя.
Крупно вздрогнув, старик замотал закутанной в платок головой:
– Ничего такого не видел! Шел с верой в сердце! Ведь знаю, что смиренный и проход будет мне открыт! Вот и доказательство – высшая сила тебя мне навстречу послала проводником.
– А чего ж тогда пистоль с собой тащишь? – хмыкнул я, упираясь ногой в медведя и затягивая петлю – Двинулись дальше, старче.
– С Богом!
Я не ответил, налегая занывшими плечами на веревку и сдергивая тушу с места. Тяжеловато. Даже тяжело. Медведь не крупный, но какой-то увесистый. Или я уже подустал за сегодняшний суматошный день. Но смысл думать о тяжести врезающейся в плечи? Ни малейшего. Думать надо не о неизбежном, а о грядущем.
Что у меня сегодня по списку дел?
Перебирая в голове один пункт за другим, я механически переставлял ноги и не забывал подбадривать старика, что вдруг громко всхлипнул и начал плакать, беспорядочно размахивая зажатыми в руках палками и тыча ими в разные стороны с надрывными криками:
– Это?! Вот это свобода мать его?! Ради этого дерьма я лямку сорок лет тянул?! Ради этого смирение проявлял, одним хлебом да водой питаясь? Ради этого я в углу часами на коленях стоял и молился?! Это вымоленная и заслуженная мною свобода?! Это отрада узника?!
Я не стал ничего говорить. Старику не требовался собеседник, ему пока не нужны были слова успокоения. Он просто хотел выговориться, чтобы выплеснуть весь ком скопившихся за последние часы эмоций и впечатлений. Он только что получил свободу. И дух его в смятении. Уж лучше пусть орет, чем молча попытается пережить нервный взрыв и заработает инсульт, что убьет его сразу после долгожданного освобождения.