По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
Наиболее яркий и полный портрет Линнея нарисовал незадолго до своей кончины он сам. Эта недавно переведенная на русский язык «объективка» так любопытна, что я приведу несколько выдержек из нее:
«…Фигура средней величины, скорее низкая, чем высокая, не тощая и не жирная, средней мускулистости, уже с детства с выдающимися венами.
Голова большая, сжатая, с затылком выпуклым и по шву поперек сжатым, волосы в детстве белокурые, потом более темные, в старости серые. Глаза карие, живые, очень веселые и острые…
С открытой душой, легко сердившийся, радовавшийся и печалившийся, он быстро успокаивался; веселый в молодости, в старости был спокойным; в работе чрезвычайно быстрый, в движении скорый и легкий…
Домашние заботы предоставлял супруге,
Он был ни богатым, ни бедным, но боялся долгов. Он писал свои труды не из корысти, но из чести…
Он неохотно притворялся и лицемерил; в высокой степени ненавидел все, что называется высокомерием; спал зимой от 9 до 7, но летом с 10 до 3; записывал коротко и выразительно все, что разрабатывал; читал на Земле в камнях, растениях и животных, как в книге; был один из сильнейших наблюдателей, которых мы знаем; был поэтому творцом, а не компилятором…
После того как в 1750 г. он был в когтях смерти от подагры, он излечился земляникой, он ел ее каждое лето так долго, как она длилась, и так много, сколько мог достать и съесть, посредством чего он не только полностью излечился от подагры, но получил от этого и пользу, большую, чем другие от водолечений, а также победил и цингу, которой страдал каждую весну с молодых лет».
Во все времена, однако, человек был интереснее и сложнее, чем он о себе думал, и я расскажу о нескольких поступках Карла Линнея, связанных с особенностями его характера.
Однажды немецкий ботаник Сегезбек, служивший в Петербурге, человек недалекий и неуживчивый, с которым Линней, однако, поддерживал переписку и посылал ему семена, вдруг выступил со злобной критикой взглядов Линнея на половую систему растений, обвинив научные принципы своего учителя в нецеломудрии, безнравственности. Линней не отвечал на критику в печати и даже прокламировал: «Я никогда не возвращал своим противникам стрелы, которые они мне посылали». Не удостоил он ответом и Сегезбека, но послал все-таки в его адрес несколько необыкновенно острых и смертельно ядовитых стрел. Одно из открытых и описанных нм растений, неказистое и неряшливое с виду, покрытое щетинками, за которые цеплялся всякий мусор, было названо им Siegesbechia. Только этого ему показалось мало. В один прекрасный день Сегезбек получил посылку с семенами, среди которых значилось загадочное растение Cuculus ingratus. Сегезбек с нетерпением оживил семя и высадил росток. Когда травка показалась, стало очевидным, что это и есть та самая Siegesbechia, доставленная в Петербург под псевдонимом Cuculus ingratus, что означает «Кукушка неблагодарная».
А спустя много лет, когда Сегезбек за сварливость и научную несостоятельность уже был отчислен из Петербургской академии и отбыл на родину, Линней добил своего оппонента окончательно. Он оставил потомкам полушутливый список «членов офицерского корпуса Флоры», начав его так:
«Генерал: Карл Линней, упсальский профессор». Далее шли полковники, майоры, лейтенанты, прапорщики — немцы, французы, голландцы, англичане. Заканчивается этот интереснейший реестр убийственно: «Фельдфебель: Сегезбек, петербургский профессор».
Безжалостно, конечно, однако поделом — история науки подтвердила правоту Линнея, который не мог тогда знать, что сразу же по приезде в Петербург Сегезбек подал в академию доклад со своими возражениями против системы Коперника…
Издалека и со стороны кажется, что в XVIII веке, не знавшем не только радио и самолетов, но даже паровозов и телефонов, контакты между учеными разных стран были слабыми и случайными. Связи почетного члена Петербургской академии наук Карла Линнея с первыми русскими ботаниками были постоянными, плодотворными и дружескими. Он переписывался с С. Крашенинниковым, знал и высоко ценил работы Ф. Миллера, И. Гмелина, П. Палласа, Г. Стеллера и других, посылал им и получал от них книги, рефераты, гербарии, семена.
Советский исследователь доктор биологических наук Е. Г. Бобров, которому я благодарно обязан за эти сведения,
Из других учеников Карла Линнея должно вспомнить «русско-сибирского дворянина» Александра Карамышева и москвича Матвея Афонина. Первый позже стал членом Российской академии наук и Стокгольмской академии, второй — профессор Московского университета.
Надо бы заметить, что биологическая наука начиналась с описательной ботаники, а любительское коллекционирование растений было довольно распространено в России. У одного из таких любителей, Прокопия Демидова, двоюродного брата учеников Линнея, содержался в Москве на территории, занятой теперь Нескучным садом и учреждениями Академии наук, богатейший ботанический сад, описанный еще Петром Палласом. В каталоге, изданном в 1786 году владельцем собрания, значились почти четыре с половиной тысячи различных растений — в три с лишним раза больше, чем в саду самого Линнея.
Карл Линией, будучи страстным собирателем — в Упсале у него росло согласно подробной описи Александра Карамышева 119 сибирских растений, — писал в 1764 году шведу Эрику Лаксману на Алтай, где тогда работал этот член-корреспондент Российской академии наук:
«Из сибирских растений у меня едва сотня живых в саду. Никакие другие растения так хорошо не растут в наших садах, как эти. Англичане и французы посредством многих и редких дерев и растений, привозимых ими из Северной Америки, превращают сады и замки свои в рай, но у нас эти североамериканские растения не принимаются так хорошо и редко достигают зрелости. А сибирские придали бы садам нашим новое великолепие, и Вы, государь мой, можете украсить отечество наше и сделаться бессмертным в потомстве, если будете высылать мне семена трав, растущих в Сибири в диком состоянии…»
Впрочем, кто бы ни укоренил кедры в столице лена Норботтен — швед или русский, — я был уверен в одном: человек этот любил свою родину, понимал природу и чувствовал ее красоту…
Должен признаться, что в поездку по Швеции я взял с собой две семенные кедровые шишки, привезенные в прошлом году из Сибири, снятые с дерева в кедровнике возле родной моей Тайги. Предполагал, что встречусь тут с лесоводами, подарю им семена кедров, посоветую, как их прорастить, и о кедре расскажу, его орехах. В них ведь жиру до семидесяти процентов, белков в жмыхе в четыре раза больше, чем в пшенице, а само дерево, скажу, красивое, долгоживущее, годится на мебель и карандаши; я, мол, заинтересовал им немецких лесоводов, понимающих толк в деревьях, и даже на священной японской горе Фудзи семь лет назад посадил семь семигодовалых кедров…