По горячему следу
Шрифт:
Досказав историю очередной сироты, которую злая судьба перед совершеннолетием завела в тёмный лес, глухую пущу, тётушка выпила ковшик взвару и замахала руками на требующих продолжения детей:
— Замучили, сил нет больше. Завтра из-за вас придётся язык на лавке оставить, чтоб отдохнул! Вон, Савастея просите, пусть теперь он рассказывает.
Жрец не стал упираться, прожевал очередной пельмень, вытер сметану с усов, отхлебнул из чаши и кивнул младшему из своих помощников. Пока парень лазил под стол за музыкальным инструментом, Савастей Романа уважил:
— Славная еда, не запомнил сразу, как называть её? Пельмень? А если по — нашему? Ну, ладно, пельмень, так пельмень.
И совсем другим тоном:
— Расскажу я вам, как люди на
Предмет, протянутый помощником, Роману напомнил гибрид балалайки с украинской бандурой. До колков здешняя мысль ещё не додумалась, жильные струны были зажаты в расщепах грифа маленькими клинышками. Жрец уложил инструмент на колени, пробежался пальцами по струнам — правая рука щипала и дергала, пальцы левой, регулируя длину струны, прижимали в нужном месте. Глотка у жреца была могучая, говорил он вполголоса, но в небольшом помещении и этого хватало с избытком.
— После того, как успокоил великий Дивас Небо и Землю, открыл дорогу колеснице Солнца, там, где смешалась мужская сила Неба, женская сила Земли и священный солнечный дух, явились растения и животные, заселив твердь. Столь велики в то время были божественные силы, что появлялось больше существ, чем суша могла вместить. И те, кому не хватало места, частью падали в окружающие её воды, а частью вынуждены были подняться к Небу. Так плодились, жили и умирали рыбы и звери, гады и птицы, а людей не было на Земле.
Рассказывая, Савастей продолжал весьма умело наигрывать, мелодия получалась простенькая, но ритм рассказа задавался ею замечательно.
— Удивился Дивас, опустился на Землю, стал искать, отчего это люди не появились на свет. От края до края обошёл он всю Землю, и в далёкой пещере нашёл несколько больших яиц. Чудесные были яйца — кожаная скорлупа была у одного, глиняная у другого. Было яйцо янтарное и яйцо серебряное, всяких хватало, но не было в той пещере двух яиц с одинаковой скорлупой. Хлопнул себя по лбу отец всего сущего — не проникали в тёмную полость солнечные лучи, не падал на эту кладку дух Солнца, не могли из яиц выбраться люди. Стал Дивас яйца собирать, чтобы вынести на поверхность — не смог, не хватило рук. Понял великий, что нужны ему помощники. Положил ладонь на стену пещеры, раскалился под рукой камень, вышел к нему из стены Самфест, с молотом и наковальней. Сковал Самфест корзину железную, сложили они в неё яйца, а сдвинуть с места не могут.
Ласка, переживая за людей, схватилась за щёки, охнула — на неё зашикали.
— Вышел Дивас из пещеры, свистнул в четыре пальца, поднялась от того свиста пыль до самого Неба, вышел к нему оттуда Волопас с ярмом на плече, ящера кнутом погоняя. Завели боги гада в ярмо, запрягли, выволок он яйца из пещеры. За помощь такую отдал Дивас ящеру ту пещеру во владение до самого конца света. А солнечная колесница уже за край мира съезжает, тьма над Землёй собирается. Заволновался Дивас, опора порядка, не замёрзнут ли ночью вместилища человеков? Снял пояс, хлестнул им по травам и кустам, вышла оттуда Лутоня. Хлопнула в ладоши, начали травы вокруг неё сплетаться, наклонилась Лутоня и подняла первый лут на свете — льняное покрывало и верёвку конопляную. Укрыли боги покрывалом яйца, сберегли их от ночной прохлады и сырости. Наступило утро, поднялось по Небу Солнце, но никто не вылупился из найденных яиц — слишком долго лежали они в холодной темноте. Обернулись тогда боги чудесными птицами — огневицами, сели на корзину — людей высиживать. Любопытный ящер, сунул голову в кладку, крайнее яйцо из корзины выпало и разбилось. Лопнула кожаная скорлупа, вышли из яйца народы, которым милее всего на свете ходить по миру от края до края со стадами скота, слаще всех звуков мира им скрип тележного колеса, краше нет зрелища, чем бесконечная равнина впереди. Взяли они у богов те умения, что в пути им были надобны, и двинулись в бесконечное своё странствие. Сидели боги на корзине, по очереди лопались яйца, разные выходили из них народы и растекались по просторам земным, выбирая место
Младший сын Печкура от переживаний жевать перестал, так и замер с недоеденным пирогом в приоткрытом рту.
— Возложил на него Дивас свою ладонь и влил силу небесного огня. Раскрылось яйцо, и вышли на белый свет люди смыслянского языка. Но никуда не пошли, потому что огляделись вокруг и увидели полноводные реки и чистые озёра, зелёные луга и густую пущу. Из даров божьих не стали выбирать что-то главное, но у каждого взяли столько, чтобы себе хватило и соседям при нужде помочь можно было. Растеклись — разбежались по свету люди, но крепко стоим мы на своей земле, от корней своих неотделимые.
Так было, так есть и быть так должно впредь, пока не прервётся солнечный путь над нашими головами.
Тренькнули в последний раз струны, повисла в доме тишина. Только слышно было, как Бутюк с чавканьем гусиную ногу обгрызает. Ему, недотёпе, рассказ Савастея ни к чему был, а поесть вкусно редко доводилось. Вот и навёрстывал. Весь настрой поломал. Посмеялись над телепнем, потом сами решили подкрепиться. Начали петь. Затем игры играли, ещё перекусили, уговаривали Романа на заморские песни, насилу отговорился. Снова истории рассказывали — так до первых петухов и досидели. Как голосистый крикун заорал, стали расходиться каждый к своему делу, зевая и протирая глаза.
Что человеку, неделями дремавшему вполглаза, сжимая мокрый, холодный румпель, одна бессонная ночь? Сегодня парни не ждут тренировки, сейчас быстренько обиходят лошадей и улягутся караулить подголовники, чтоб не сбежали ненароком с покрытых шкурами лавок. А Рома может, наконец, отвести душу, потешить тело и разум.
Солнце поднимается поздно и садится рано, устало проходит короткий путь, цепляясь брюхом за верхушки деревьев. Это куда больше, чем доставалось истосковавшемуся по его свету ученику Каменного Медведя год назад.
Привычно лежит в ладони тяжесть верного посоха, медленно, под счёт сердечного ритма раздвигается грудная клетка, опускается диафрагма, расправляя лёгкие, впуская навстречу току крови наполненный кислородом и живительным хвойным ароматом воздух. Выдох уносит отданный кровью углекислый газ, с ним уходит сонная вялость, ленивой ватой наполняющая мышцы.
Вдох, другой, третий — каждый немного короче и глубже предыдущего. И резкий выдох, во время которого застывшее обряжённой в штаны статуей светлой бронзы тело превращается в бешеную струю воды, прорвавшую плотину неподвижности. Радостно взревел разрываемый посохом воздух, не змеями даже — хоботами могучих слонов метнулись вокруг разворачивающегося торса руки, разгоняя и направляя привычную тяжесть древесины. Не устояв, присоединились к танцу ноги, почти не отрываясь от поверхности, скользят над самой землёй. Плеснула сила, родившаяся с дыханием где-то недалеко от пупа, обернула Романа, укутала, вместе с летящими концами посоха обозначила сферу, в которую никому, кроме него, нет хода. Отозвалась Земля, ласковой ладонью поддержав вырвавшийся на свободу вихрь человеческого тела, подхватил Воздух, обрадовавшийся возвращению партнёра. Не успевая за Ромой, отстали и растворились мысли, прекратив отвлекать хозяина, забылись слова, ненужные для общения с Миром.
Мышцы, прогреваясь, бросали тело в такт неслышной никому мелодии, постоянно ускоряя движения летающего над лугом человека. Кочки и разбросанные там и сям коряги не помеха, человек — зверь не умеет оступаться, споткнуться для него — лишь уловка, позволяющая заронить в противника напрасную надежду. Он идёт сквозь кусты, ветви которых играют с ним, уступают дорогу, боясь разлететься вокруг ворохом изломанной щепы. Человека ведёт радость — радость здорового, сильного тела, жаждущего движения каждой, самой маленькой своей части, усиленная поступающими в мозг эндорфинами.