По грехам нашим. В лето 6732
Шрифт:
— Голову ватаги давай, — взревел наиболее богато одетый воин.
Я всмотрелся в борзую делегацию и узнал в главном посланнике того сотника, что еще во Владимире на площади у Успенского собора вел себя не менее вызывающе.
— Я говорить с тобой, акаем, не желаю, — ответил максимально жестко я.
— Како ж варатагу свою привел и шел бы стороной? — с усмешкой произнес заносчивый сотник.
— Не тебе рядить, где мне путь держать, коли есть что сказать, то говори. Нет — ты вольный уйти без болта в спине, — сказал я и демонстративно посмотрел на изготовившихся трех десятков генуэзских арбалетчиков, которые старались
— Мне велел великий князь владимирский привести тебя у детинец, — убрав свою спесь, официально произнес сотник.
— Князь меня неволить буде? — с интересом произнес я.
Однако, показное равнодушие не было действительной эмоцией. Я испугался. Как можно поступить, если князь хочет меня арестовать? Отбиться я смогу, уверен в этом, но стану вне закона и тогда только дело времени прижать меня к стенке. Экономическая блокада, военное противостояние, идеологическое. Рычагов много и неизвестно как поведут люди, которые меня окружают, когда измениться их статус из добропорядочных людей в разбойников. Но просто так идти на поклание — не хочется. Вспомнились и действия Юрия, который практически отправил нас в засаду. Под Юрьевым мы должны были «сложить свои буйны головы». Есть вариант, что и князь здесь для окончательного решения проблемы, связанной с непонятными лоббистами молодого князя Василько.
— Я приду к князю, — сухо ответил я и демонстративно развернулся.
Позубоскалив и с вызовом осмотрев вокруг, сотня князя развернулась в сторону города.
— Филиппа, Ермолая, Гильермо, Андрея до меня, — обратился я к Тимофею и зашел в свой шатер.
Через десять минут все собрались у меня в шатре. Лица были угрюмые, но полны решимости. Такой тон княжьего посланника не давал повода для радости и не внушал оптимизма. Уже говорилось о некотором недоверии великого князя к нашему обществу. Этот факт вызывал недоумение, так как против княжьей власти никто не высказывался. Однако, чувство несправедливости не переходило грань, после которой и возникает ненависть к князю.
— Что порадеете, други? — обратился я к собравшимся.
— Треба идти, токмо узять чатыры сотни, — первым высказался Ермолай.
— Не можно стольки. Князь з дружиной у граде, две тыщи у його, — сказал Андрей, который подтвердил свои косвенные функции разведчика.
Вот только почему я узнаю только сейчас, что князь со всей своей ближайшей дружиной расположился в этом небольшом городке? Да еще и неподвластным ему напрямую. Но не время сейчас с этим разбираться.
— Иду я з Берам, Филипп — голова. Гильермо — Филипп и твой голова! Коли до ночи не повертаюсь — сымайтесь и идите до дому, — я окинул всех взглядом.
Пауза была долгой, в ходе которой проявлялись и настроения присутствующий. Было видно, что Анрей и Филипп в большей степени одобряли мое решение. А вот Ермолай всматривался в каждого из присутствующих, ища поддержки. Было очевидно, что он против того, но вот и аргументов привести не мог. А я же, наоборот, успокоился. Кто я, чтобы решиться на неповиновение князю, которому целовал крест? Вот исподволь князя уронить или отравить — можно! Как правитель, Юрий не сыскал моего уважения. Даже то, что прибегает к византийским хитростям, а не напрямую действует, как это больше на Руси ценилось — уже не в плюс князю. Нет, можно, а порой и нужно, применять и хитрость, и обман,
— Воля твоя, боярин, — первым сказал Гильермо. Он вообще был приглашен на собрание не для советов мне, а чтобы при свидетелях подтвердил свои наемнические обязательства уже перед Филиппом.
— Воля твоя, — уже в унисон сказали Андрей и Филипп.
— Ай, — вскрикнул в сердцах Ермолай и только махнул рукой.
У ворот встретили нашу небольшую делегацию из четырех человек, двое из которых были в роли носильщиков, вполне благосклонно. Не провоцировали, не старались как-то задеть. По пути к большому дому в центре детинца так же не сопровождали, что выглядело, как знак доверия. И только у крыльца дома остановили и осмотрели. Оружие приказали сдать, на что мы так же согласились. А вот когда потребовали оставить и пистолет, который обычно не воспринимался как оружие — я немного насторожился, но отдал, вынув патроны, и проверил затвор.
— Князь, по воле твоей пришел, — произнес я, как только зашел в большой зал и увидел Юрия Всеволодовича.
— Не шипко то ты и торопился, — без какой-то злобы произнес князь. — Но, то и добре, поведали мне о том, якоже ратились вы з немцами.
И кто же мог это поведать? Из лагеря не помню, что бы кто-то открыто заживал в город. Плохо работаем — у князя есть свои люди у меня в войске.
— Мыслишь, кто поведал? Да пустое то — епископ Симон аще з людьми владимирскими слушков засылал, — улыбнувшись, произнес князь. Ему доставило удовольствие щелкнуть меня по носу.
Я же все думал — не сделал ли я чего недоброго, что князь вздумает ставить мне в вину. Оно так всегда, когда ловят, останавливают пусть и правоохранительные органы, часто уже чувствуешь свою вину. Одна знакомая, когда гаишники на 8-е марта останавливали, чтобы тюльпанчик вручить, с перепугу так дала газу, что влетела в ехавшую впереди машину.
— Скарба много узял? — вдруг спросил князь, выбив меня из размышлений.
— Много, великий князь, да и много серебра стоил поход, — уклончиво ответил я.
— Да, вон и папских схизматов нанял, да и булгар також. Что люда русского нет? — опять же без какой-то злобы произнес Юрий.
Он явно уже принял какое-то решение и не собирается наезжать на меня. Причем решение до встречи с тайным осведомителем могло быть и иным. Видимо, и служка тот неплохо о походе отзывался.
— Ты мыслишь, чего я послал до тебя сотника Лешко? — уголками губ улыбнулся князь. — Так-то глядели на тебя, кабы бед не чинил. А вон токмо з медведем своим пришёл.
Получается не разговор, а «стендап» великого князя, вот только что-то публике шутки не заходят.
— А то — дары мне? — Юрий указал на два сундука.
— Так, великий князь, дары, — сказал я и жестом приказал открыть. Ничего сверхъестественного там не было, но вот знамена шелковые, оружие, но, и серебряной посуды немного.
— Добро, — князь подошел к сундукам. — А ты, казал Вячко, что по моей воли пришёл до його?
Князь резко переменился в лице. И я понял, что от моего ответа сейчас многое зависит. И этот ответ должен быть только «да».
— Вячко ведает, что я твой и крест на том целовал, да и люди были владимирские с нами, токмо я не говорил, что то была моя воля — допомочь ему, — немного уклончиво ответил я и с удовлетворение понял, что и этого вполне хватило.