По морям, по волнам
Шрифт:
В то солнечное утро я отправился в ближайший лес на утреннюю пробежку. Всё ещё негодуя на жестокость человеческой породы, которая, вернувшись с пикника, без предупреждения подвергла меня пытке в виде мыла и воды, я был обязан принять меры к возвращению себе приличного запаха. Поднявшись на холм, я увидел профессора-куролюба собственной персоной, вместе с пухлым краснощеким человеком в клетчатых штанах и неким зверем, тоже пузатым, коротконогим и имеющим смешной обрубок с двумя шевелящимися дырками вместо носа. Такую харю я видел в книге у Дена. Там предлагали поголовные прививки от бешенства всем, кто не желал превратиться в подобный субъект. Мужчины сидели на вершине моего холма и, периодически
…Среди абсолютного большинства графств Бритландии есть одно, имя которого рождает в душах гурманов вожделение. Здесь всё поражает своими размерами. Земляника распространяет запах спальни дорогой куртизанки. Каштаны напоминают по вкусу грецкие орехи невиданной величины. Мясо птицы сливочно-белого цвета сравнивают с молоком, а молоко и сливки в ответ — с нежным куриным мясом. И, наконец, только здесь можно найти деликатесные трюфели Грейсток.
И вот, туда, где по моим расчётам зреет этот уродливый гриб, доставляющий столько радости всем, лезет своим мерзким носом огромная свинья. Представьте себе мое негодование! Виляющая задом розовая кожа, покрытая пушком и чёрными пятнышками, переливающаяся всеми ликами соблазна. Уши, болтающиеся тряпочками по бокам мощных складок жира. Этот уродец был просто предназначен мне самой судьбой для славного укушения в филейную часть! Я облизнулся, приготовившись! После этого оттолкнулся, глубоко вздохнул, и, в прыжке, славно щёлкнул челюстями. Свинья радостно взвизгнула, как будто её поразила смертельная болезнь, и, с грацией престарелой аристократки, страдающей артритом, поскакала под защиту клетчатых штанов. Я же побежал ловить кролика себе на завтрак. Утро прошло не зря!
Прискакав на площадь, лорд Грейсток, ожидавший увидеть мёртвого оборотня, с удивлением и облегчением, узрел Хьюго и рядом с ним большую розовую свинью, с видом знатока жующую кусок верёвки, которой был связан его оборотень-пират.
— Боже, — только и произнёс камердинер, — это же Матильда. Свинья господина Брауна. Лучший трюфелелов округи. Если только что-то случилось с ней… Это катастрофа и потеря урожая…
— Какая милашка! Прямо картинка «Куртизанка и ловелас», — сзади отозвалась графиня. Скачки привели её душу в состояние относительного покоя. Станислав ещё раз поразился необыкновенной выдержке этой женщины.
— Кто посмел назвать мою свинью шлюхой! Она девственна! — раздался вдруг голос пострадавшего хозяина.
Понять, что случилось, было совершенно невозможно, как и поверить в изнасилование свиньи Хьюго. На площади раздавались крики, завывания, зубовный скрежет, и над всей этой какофонией властвовал громкий храп пострадавшей Матильды.
На секунду ор прекратился, и толпа обратила взор к новому персонажу: к Хьюго, не торопясь, приближалась жена трюфелевода. Весь её вид и стать говорили о том, что в её роду было немало перерождений прекрасной Брунгильды. В руке амазонка держала скалку. Толпа распалась, давая возмездию дорогу. Позади Станислава раздался спокойный голос:
— Сколько?
Брунгильда повернулась всем торсом, превышающим объёмы принадлежащей ей недвижимости, и с тем же видом пошла к господам. Ожидаемая казнь преступника к огорчению толпы была отложена.
На периферии слышимости, почти ультразвуком, кричал мистер Браун:
— Никакого выкууупа! Это
— Бесценное животное! — подтвердила жена, переложив скалку в правую руку.
— Ваш слуга, мой лорд, натравил собаку на собственность семьи Браун, мы подозреваем сговор с целью наживы. Требуем возмездия или достойной виры.
— Сколько, — про себя перекрестился граф.
Затем состоялся торг, и торжественное празднование успешно завершенного мероприятия. Ближе к вечеру, совершенно пьяный мистер Браун, заплетающимся языком рассказывал сменившим на посту Хьюго и Станислава, в чем же смысл жизни счастливого фермера:
— Жена она, конечно, молодец, — объяснял бывалый семьянин Дену и Леопарду, — но жену можно найти другую. А такую свинью, никогда!
Глава 29
…Все началось с того, что нашему Капитану приспичило сходить и порыться в сокровищнице. В результате, на свет было извлечено тотемное изображение Бога-оборотня и описание его:
«Неизменно гордый и уверенный в себе, Безумный Принц Обливиона, стоя как-то на пятый день Середины года среди бесплодных пиков Скайрима, решил предложить Хирсину пари. Бог-Охотник материализовался, ибо то был его день, и заинтриговала его самонадеянность Шеогората.
…Притворно смутившись, хитрый принц предложил состязание — пусть каждый из них вырастит зверя, и через три года, час в час, на этом же месте их питомцы сойдутся в смертельной схватке. Не выразив никаких эмоций на своей устрашающей физиономии, Хирсин согласился. Оставив после себя лишь облачко поднявшихся снежинок, принцы вернулись каждый в свое царство.
Самоуверенный, но знающий Шеогората, как ловкача, Хирсин тайно взрастил жуткую тварь в своем скрытом домене. Он призвал древнего даэдрота и пропитал его отвратительным проклятьем ликантропии. Чёрное, как смола, сердце, зазубренные челюсти… У этого невыразимого кошмара не было равных даже среди величайших охотников Хирсина.
Прошло три года, в назначенный день Хирсин вернулся на условленное место. Шеогорат уже поджидал его, сидя скрестив ноги на камушке, и тихо насвистывал. Принц Охоты ударил копьем оземь, вызывая своё сверхъестественное рычащее чудище. Сняв шляпу, спокойный, как всегда, Шеогорат встал и отступил в сторону, открыв взору крошечную пёструю птичку, устроившуюся на камне. Она сдержанно чирикнула, голос её был чуть слышен в порыве ветра.
Стремительным рывком даэдрот прыгнул к камню, оставив от него лишь кучу осколков. Полагая себя победителем, монстр оскалил окровавленные челюсти в насмешливой ухмылке, и тогда очаровательная песенка усладила бодрящий воздух. Маленькая птичка легко поскакала по морде взбешённого даэдрота. Шеогорат со сдерживаемой улыбкой наблюдал, как крошечное существо вспрыгнуло на осколок камня, застрявший в чешуе огромного зверя, прямо меж его пугающих глаз. С яростным воем, оборотень ослепил себя, пытаясь избавиться от помехи. Шли часы. Хирсин, со стыдом, смотрел, как самый совершенный его питомец методично уничтожает самого себя, пытаясь расправиться с птичкой, похоже, не обращающей на него никакого внимания и всё поющей одиноким скалам свои грустные песенки.
Когда же чудище, наконец, пало, Хирсин, в ярости, спалил искалеченный труп и отступил в своё царство, сыпля ругательствами на забытых языках. Его проклятья всё ещё висят над теми вершинами, и никто из путешественников не задерживается в тех краях, опасаясь встретить там воплощение ужасного божества.
Шеогорат посадил крошечную певунью себе на плечо, повернулся, спустился с гор и направился навстречу тёплым ветрам и ярким закатам Абесинского побережья, насвистывая в унисон с мельчайшим из воителей Тамриэля».