По нехоженной земле
Шрифт:
силой, что мы еле могли удержаться на ногах.
Картина даже для нас была непривычная. Ветер ревел, рвал и метал, а метели не
было. Ледяная корка, покрывавшая снег, не давала поднять снежную пыль. Словно
сердясь на эту помеху, ветер свирепел с каждой минутой. Двигаться против него не
было никакой возможности. Наш караван вынужден был остановиться. И тут мы
увидели, что ветер все-таки добился своего. Он сдирал ледяную корку. Тонкие ледяные
пластинки, величиной
фантастический танец в воздухе. Ветер мял их, крошил, превращал в целые рои мелких
осколков и с ревом гнал дальше. В лучах низкого солнца неисчислимые мелкие льдинки
то окрашивались в розовый цвет, то казались [181] оранжево-красными, то высоко
взвивались вверх, то массой падали вниз.
Вскоре ветер поднял обнажившийся снег, и снежная пыль закрыла небо и солнце.
Колючие иглы жалили лицо. Опушка мехового капюшона превратилась в ледяное
кольцо.
Мы повернули упряжки к речке и вместе с ветром, в снежном вихре скатились под
откос. Здесь поток воздуха, зажатый крутыми берегами, мчался еще неудержимее. Снег
несло сплошной стеной. Казалось, что не ветер гонит снег, а, наоборот, снег, мчащийся
в узком русле речки, как поршень в цилиндре, с невероятной силой выжимает из
ущелья воздух. Останавливаться было нельзя. Не прошло бы и часа, как наш лагерь был
бы похоронен под снегом. Надо было найти резкий выступ берега. Под ним мы могли
бы укрыться от метели.
Через полчаса мучительного пути впереди вырисовался утес. Он-то нам и был
нужен. Выбрались к его западному обрыву и сразу попали точно в другой мир. Рядом, в
нескольких десятках метров, бушевала страшная метель, а здесь стояла почти полная
тишина. Только иногда сюда забрасывало вихрем снежную пыль, и она медленно
оседала вниз. О лучшем месте для лагеря нельзя было и мечтать. Метель больше не
беспокоила нас, а вой ветра только вносил разнообразие. Собаки, отпущенные на волю,
быстро нашли под обрывом уютные уголки и успокоились. Мы не спеша раскинули
палатку.
Ночью ветер начал было стихать. Просыпаясь, мы слышали, как он пел свою
песню уже на низких нотах, а временами слабел настолько, что звуки переходили в
шуршание, напоминавшее шорох осенних листьев. Успокоенные мыслью, что метель
кончается и с утра можно будет продолжать путь, мы засыпали, кутаясь в меха. Но
перед утром метель разгулялась с новой силой. Ветер опять со свистом и визгом
понесся над нашим утесом. Пришлось остаться на месте. Около полудня ветер
отклонился к югу, потом к юго-западу и, наконец, обрушился на наш лагерь. Не стало
тишины и уюта и под нашим
закрепить колья палатки и потуже натянуть парусину, а потом выложить снежную
стену. 25-градусный мороз при таком ветре пробирал до костей. Но в палатке, за
снежной стеной, мы его почти не чувствовали. Некоторые собаки дали занести себя
снегом и не вылезали из своих нор. Другие, повизгивая, искали новых мест и скоро
тоже успокаивались под защитой снежной стены.
Я вычертил пройденный путь. Журавлев внимательно следил за тем, как я
откладывал на бумаге азимуты, наносил [182] отрезки пути, обозначал русло речки и
зарисовывал прилегающие горы. Он узнавал на планшете отдельные участки и был
необычайно доволен этим. Когда, поставив последнюю точку, я показал
местонахождение нашего лагеря, охотник задумчиво проговорил:
— Эх, если бы я умел делать съемку! Какую карту Новой Земли составил бы!
Сколько лет колесил по ней, а путь остался только в голове. Помню горы, речки и
ледники, которых, пожалуй, не найдешь ни на одной карте.
Я стал говорить о том, что его работа в нашей экспедиции так же ценна, как и труд
топографа. Вот мы колесим по ледяным просторам Северной Земли, боремся с
морозами и метелями и прокладываем след саней там, где никогда еще не ступал
человек. Все это вольется каплей в сокровищницу культуры нашей страны, будет
содействовать ее росту и славе. И он, Журавлев, вложил в это дело свою не малую
долю. Сергей слушал и оживлялся. В нем обострилось сознание общественной
ценности его работы в экспедиции.
Перед вечером метель уменьшилась. Мы выбрались на высокий берег, набрали
камней и сложили гурий{13}, а под ним из мелких камешков выложили надпись: «У. и
Ж. 1931 г.»
К утру 6 апреля метель окончательно улеглась. Термометр показывал — 27°.
Мороз сдабривался легким восточным ветром. Метель почти начисто подмела снег и
обнажила большие участки берегов речки. Зато в самое русло ее намело много снега.
Истертый в пыль, спрессованный силой ветра и смерзшийся, он лежал плотной,
сплошной массой и представлял идеальный путь.
Случилось то, что представляет обычное явление в Арктике. Здесь часто
достаточно одних суток, чтобы условия пути изменились неузнаваемо.
Вчера мы вынуждены были итти тяжелым путем по берегу речки и даже не
рисковали спуститься в ее русло, заваленное глубокими и рыхлыми сугробами.
Теперь здесь была чудесная дорога.
Мы без труда прошли 8 километров к востоку и почти вплотную приблизились к